Энрико Карузо: легенда одного голоса - [50]

— Скол, вы можете научить меня произносить эти слова?

Маленький Скол взял нотный лист, протянутый ему Энри­ко, и прочел текст.

— Да, могу, синьор Карузо.

Он научил Энрико правильно произносить все слова, затем встал, поклонился и ушел. Заметив выражение гордости и дос­тоинства на его лице, Энрико сказал:

— Скол — мой настоящий друг.

Таков был Скол, на которого пал выбор: ему предстояло си­деть за столом у нашего входа с книгой для записи посетителей. Он перестал быть специалистом по зонтам. Он стал архангелом Михаилом, охраняющим небесные врата.

Глава 14

Когда Энрико настолько окреп, что смог ненадолго вста­вать с постели, сделали рентгеновские снимки. Они показали, что его левое легкое уплотнено. Естественно, мы скрыли от не­го этот факт и приняли меры, чтобы он никогда не увидел этих снимков. В самом начале выздоровления он стал жаловаться на странные ощущения в правой руке.

— Что случилось с моими пальцами? — спрашивал он у вра­чей. — Я чувствую в них покалывание, как в ногах, когда они за­текают.

Врачи не могли объяснить этого, а ощущение становилось все тягостней и рука заметно похудела. Я часто замечала, что он удивленно смотрит на свою руку. Он почти никого не принимал и быстро уставал. Однажды я вывезла его в кресле-каталке в сад, расположенный на крыше, но это не доставило ему радо­сти.

— Подожду, пока сам смогу ходить, — сказал он с болью в го­лосе. С того дня он начал понемногу ходить, опираясь на мою руку. Он рассматривал присланные вещи, висевшие на стене.

— Как много людей молятся за меня... Странно.

Он часто говорил о поездке в Италию, просматривая бота­нические справочники и выбирая, что посадить в саду в Синье. Названия цветов, которые он собирался выращивать, он сооб­щал Мартино по телеграфу. Ему доставляло радость рассказы­вать о родной стране, о ее цветущих полях, о спокойной дере­венской жизни. Я вспомнила, как однажды мы шли с ним по дороге над Неаполитанским заливом и увидели мальчика, очень славного, но грязного и плохо одетого. Увидев нас, он протянул руку, прося подаяния.

— А если я не дам тебе денег, что тогда? — спросил Энрико.

— У меня останется солнце, синьор.

Этот мальчик был частью той Италии, по которой тосковал Карузо.

Как-то днем, когда я играла с Глорией, вошла медсестра, держа в руках термометр.

— Сколько? — спросила я.

— 39,5.

Я послала за врачами. Доктор Эрдман определил, что обра­зовался глубокий абсцесс в подреберной области, вызванный просачиванием содержимого из плевральной полости. Он ре­шил снова оперировать, но на этот раз без наркоза, потому что сердце у Энрико стало совсем слабым. Я ужаснулась.

— Это будет не очень тяжело?

— Не знаю. Сделаю все, что смогу, — ответил он.

Когда я рассказала об этом Энрико, он со слезами на глазах умолял не разрешать терзать его снова. Пока врачи готовили инструменты, я стояла перед ним на коленях, глядя на его из­мученное лицо. Две сестры держали его нош, а я голову. Док­тор Эрдман ввел кокаин, подождал, пока он подействует, затем взял скальпель... Энрико душераздирающе закричал.

Через несколько минут абсцесс был вскрыт, а рана протампонирована. Спустя сутки температура стала нормальной, и в течение двух дней он чувствовал себя хорошо. Но на следующей неделе образовался новый абсцесс. Снова последовала опера­ция, а через десять дней еще одна. Лишь любовь придавала мне мужества, и я присутствовала при каждой операции. Четвер­тый абсцесс оказалось трудно обнаружить, и мучения Энрико были нечеловеческими. Но даже в крике его голос звучал вели­колепно. Когда хирург решил отложить вмешательство на сле­дующий день и забинтовал рану, Энрико посмотрел на него из­мученными глазами.

— Спасибо. Простите.

Слезы текли по щекам врача, пожимавшего протянутую Энрико руку.

Ночью у Энрико скакала температура, и его состояние рез­ко ухудшилось. Около двух часов ночи, когда я находилась в студии, стараясь разобраться в показаниях термометра, вошел доктор Стелла и позвал меня:

— Скорее, миссис Карузо. Плохо с сердцем. Он может уме­реть. Не испугайте его.

Я села на стул около кровати и прислушалась. Он еле дышал. Ввели под кожу эфир и камфорное масло. Я смотрела на его не­подвижное тело, покрытое простыней, на его исхудавшее лицо и думала, что если я буду сидеть неподвижно, моя сила, молодость и здоровье вольются в него, что только я в состоянии спасти его...

Семь часов просидела я без движения. Я слышала, как сест­ра сказала:

— Пульс улучшился.

А потом слова доктора Стеллы:

— Думаю, он будет жить.

Доктор Марри дотронулся до моей руки.

— Все в порядке, миссис Карузо. Пойдите и отдохните. Уже девять часов.

Я дошла до двери и... упала в обморок. Когда я открыла гла­за, то увидела, что лежу на диване в детской, где Нэнни корми­ла Глорию. Малышка завтракала.

— Она уже съела яйцо, — сказала Нэнни.

Чудесная, обычная жизнь детской!

В это утро доктор сразу же обнаружил абсцесс, но, хотя гной удалось полностью удалить, состояние больного не улучши­лось и решили произвести переливание крови. Донором стал Эверетт Уилкинсон из города Меридэн (штат Коннектикут), который потом говорил:

— Я не согласился бы поменяться в тот день местом с самим королем Англии.