Энрико Карузо: легенда одного голоса - [48]

Струи пота текли по его лицу и капали на пол. Я подбежала к те­лефону, и через пять минут прибыл доктор Марри — врач оте­ля. Он ввел Энрико кодеин и через несколько минут повторил инъекцию. Постепенно Энрико перестал стонать.

— Теперь он уснет, - сказал доктор, - позовите его врача. Если я понадоблюсь, то буду в своем кабинете.

Через десять минут Энрико открыл глаза и застонал. Дзирато, который не нашел доктора X., яростно звонил одному вра­чу за другим. Я уже не могла выносить стонов, нашла в ванной комнате бутылку с эфиром, смочила в нем платок и поднесла его к лицу Энрико. Он потерял сознание, но продолжал так жалобно стонать, что я заткнула уши пальцами. Вдруг отворилась дверь, я увидела высокого мужчину.

— Я доктор Эванс, — сказал он.

Он быстро осмотрел Энрико и сразу же поставил диагноз.

— Миссис Карузо, у вашего мужа острый плеврит, который может перейти в воспаление легких.

Он повернулся к Марио и Дзирато.

— Отнесите его в комнату и уложите в постель. Подложите побольше подушек. Потом позовете меня. А сейчас позвольте посмотреть ребенка.

Я сразу же почувствовала облегчение, принесенное уверен­ностью этого человека. Через час около Энрико уже дежурила опытная сиделка, и я немножко освободилась. Я собрала раз­бросанные монеты, отослала их в театр, привела в порядок цве­ты, о которых все забыли. Доктор в последний раз осмотрел Энрико. Испуганные слуги легли спать. Пожелав Нэнни спо­койной ночи и поцеловав дочку, я вернулась в гостиную. Во­круг елки и на столах лежали нераспечатанные пакеты с подар­ками. Энрико спокойно спал. Рождество окончилось, и все в доме успокоилось.

Глава 13

На следующее утро доктор Эванс созвал консилиум врачей — Самуэля Лемберта, Антонио Стеллу и Фрэнсиса Марри. Все они пришли к общему мнению — острый плеврит, перешедший в бронхиальную пневмонию. Я не подозревала, что плеврит может дать столь серьезные осложнения. Через три дня, когда сиделка и я находились у кровати Энрико, он вдруг начал зады­хаться. Лицо его почернело.

— Скорее кислородную подушку, - закричала медсестра.

К счастью, в этот момент вошел доктор Стелла. Он вынул из сумки иглу и воткнул ее в спину Энрико. Как только жидкость вытекла, его лицо приобрело обычную окраску и он стал легко дышать, Я поняла, что стала свидетельницей того, как к Энри­ко приблизилась, а затем отошла смерть. Врачи решили, что для предотвращения подобных кризисов нужна операция. Мы обратились к известному хирургу доктору Джону Эрдману, и вскоре наша гостиная превратилась в операционную. Энрико хотел обязательно знать, что с ним будут делать. Я объяснила, что у него на спине сделают разрез, чтобы удалить жидкость, ос­тавшуюся в плевральной полости.

Я не присутствовала при операции, но доктор Эрдман сказал мне, что, когда он сделал разрез, жидкость вырвалась с такой силой, что забрызгала стену. Удалили около галлона (4,5 литра) жидкости и между ребрами вставили дренаж. Доктор Стелла объяснил мне, что, к счастью, у Энрико ребра расположены на большом расстоянии друг от друга, иначе пришлось бы удалить часть ребра. Операция прошла успешно. Через два дня темпера­тура стала нормальной, а рана перестала беспокоить. Доктор Стелла поздравил Энрико с тем, что его ребро не пострадало.

— Вы хотите сказать, что я мог бы навсегда утратить возмож­ность петь? - испуганно спросил Энрико.

Доктор засмеялся:

— Можете не беспокоиться. Ваше ребро цело. Вы будете петь еще лучше, чем раньше.

С того момента, как Энрико заболел, я испытывала потреб­ность уладить одно щекотливое дело. Оно касалось доктора X. Он считал себя нашим основным врачом и приходил поэтому в самое разное время, будил Энрико и сидел допоздна. Он гово­рил, что не разделяет мнения других врачей, и настаивал на том, что у Энрико «межреберная невралгия», вероятно, ослож­нившаяся «кишечной токсемией». После каждого его визита бедный Энрико чувствовал себя встревоженным и сбитым с толку. Однажды, обнаружив, что он дал Энрико какое-то ле­карство, не поставив в известность других врачей, я решила, что настала пора действовать. На следующий день я поджидала доктора X. Никогда я не ощущала в себе такого гнева, как тот, который почувствовала, увидев его.

— Доктор X. Я не хочу, чтобы вы приходили сюда. Прошу вас уйти и никогда не возвращаться.

Мой голос дрожал. Он не ответил мне, а направился к ком­нате Энрико. Я преградила ему путь.

— Если вы сделаете еще один шаг, я прикажу выбросить вас в окно.

Больше я его никогда не видела.

В течение последующих недель Энрико был терпеливым больным, повиновавшимся каждому слову врачей. Но он воз­ражал против сиделок. Он не мог понять, почему посторонние женщины должны находиться рядом с ним, и его раздражали уверения в том, что это их обязанность. К нему вернулась вла­стность.

— Дора, — сказал он, — объясни вежливо синьорите, что я не хочу, чтобы она находилась в гостиной. Ты и Марио останетесь со мной, а когда будет нужно, мы ее позовем.

Я купила ему маленький золотой колокольчик, чтобы он мог вызывать меня, но редко слышала его звон. Каждый день я завтракала вместе с ним. Он обычно ел то, что ему готовил Ма­рио: это были блюда его детства — такие, как чечевичный суп и манная каша. Днем он развлекался лепкой из глины и рисова­нием карикатур на врачей и сиделок. Гатти, взволнованный и нервный, был одним из немногих посетителей, которым разре­шалось видеть Энрико. Приходил также мистер Чайлд, поздра­вивший Энрико с выпуском 28 из 40 пластинок, предусмотрен­ных десятилетним контрактом.