Я не передаю излагаемые события в хронологической последовательности и для начала книги выбрала такой момент, который помог увидеть все, что произошло раньше и позже него. Эта книга — рассказ о двух жизнях, слившихся в одну. Значительную часть ее составляют письма Энрико. Я поместила их так, как они были написаны: с грамматическими ошибками, их трогательной искренностью, чувством юмора, печалью и мудростью. Местами они странно напоминают мне библейский текст.
Когда я стала женой Энрико, мне исполнилось двадцать пять лет, а когда он умер, - двадцать восемь. Пока я писала книгу, мне вновь было двадцать пять и я еще раз пережила нашу замечательную, но трагическую жизнь.
* * *
Дороти Парк Бенджамен Карузо провела большую часть своей жизни во Франции и Италии. Во время первых лет Второй мировой войны она жила но Франции, где помогала сотням обездоленных семей в приморских Альпах. В Нью-Йорк она вернулась в 1942 году. Ее дед, Парк Бенджамен, был владельцем газет и вместе с Хорасом Грили редактировал популярное издание «Нью-йоркер». Он был другом Эдгара Аллана По, Генри Лонгфелло, Оливера Венделла Холмса. Ее отец, также Парк Бенджамен, не только писал научные статьи и был редактором журнала «Американский ученый», но одновременно был известным юристом, специалистом по патентному праву. Ранние годы Дороти Карузо прошли в частных школах Нью-Йорка. Тринадцатилетней девочкой ее отдали в монастырь. В 1917 году она впервые встретилась с Карузо и сразу же, как и он, почувствовала, что они поженятся. Через несколько месяцев они тайно обвенчались. Спустя два года родилась их дочь Глория. Они жили очень счастливо до самой смерти Карузо в 1921 году.
Жарким августовским днем мы ехали из Флоренции в Геную. Остановились только раз — в тени причудливого дома, украшенного бледными фресками, и съели арбуз. Энрико, родившийся в Неаполе и любивший итальянское лето, не страдал от зноя и выглядел совершенно свежим. Он улыбался, глядя на мое раскрасневшееся лицо, и успокаивал меня, говоря, что ещё до захода солнца мы будем дышать прохладным морским воздухом. Повозка, в которой мы сидели, была старой и сильно скрипела, но она оказалась единственным транспортом, который нам удалось найти, чтобы доехать до Генуи. Мы отплывали в Америку на следующий день, так как не могли больше жить в нашей тосканской вилле.
Лето 1919 года в Италии выдалось беспокойное, хотя почти год прошел с того времени, как кончилась война. После ряда бунтов, вызванных голодом, весь народ выступил против власти и начались те волнения, которые через два года привели к походу на Рим[1]. Беспорядки охватили даже наш маленький городок Синья, находящийся в сорока милях от Флоренции, который до войны славился особым трудолюбием жителей. Муж чины всегда допоздна работали на виноградниках, выращивая гроздья для приготовления знаменитого вина «Кьянти». Женщин и девушек нельзя было увидеть без пучка соломы в одной руке и ленты в другой: они делали известные во всем мире изящные итальянские соломенные шляпки.
И вот теперь шестьсот разъяренных крестьян, голодных и злых, сломали железные ворота, ворвались в наш дом и потребовали хлеб, вино и оливковое масло, хранившиеся в кладовых. Энрико принял их вожака и попросил его предъявить документ на обыск. «Мэр — это мы», — услышал он ответ. Энрико не стал спорить, а лишь попросил оставить нам одну повозку и пищу на десять дней, по прошествии которых мы должны были отплыть в Америку. Крестьяне собирались забрать и нашу домашнюю птицу, но Энрико рассказал им о моей белой паве, которая сидела на двенадцати яйцах и должна была вывести птенцов в тот день. «Синьора такая же крестьянка, как и мы», засмеялись они и даже не подошли к птичнику. Погрузив масло, вино и зерно на телеги, они уехали. Все эти продукты были проданы за бесценок голодающим.
Позднее мы получили небольшой мешочек с медными монетами (стоимость наших продуктов) и с запиской со словами благодарности и сожаления о случившемся.
Зная выдержку и находчивость Энрико, я не особенно боялась того, что происходило. Двумя неделями раньше я уже имена возможность убедиться в его хладнокровии.
Среди ночи наши свирепые псы, охранявшие виллу, начали выть, подобно волкам. Через десять минут мою кровать сильно качнуло. Я включила свет и увидела, что стены покосились. Энрико крикнул мне:
— Дора, встань у косяка двери. Там стена прочнее. Это землетрясение!
Мы молча стояли и слушали, как в доме с шумом падают вещи. Потом он добавил:
— Потолок и пол могут обрушиться, но дверной пролет останется цел. Может быть, хочешь выйти в сад?
Я представила, как разверзается земля, и ответила, что предпочитаю остаться в доме. Присутствие Энрико придавало мне сил. Мы отлично понимали друг друга без слов. Без них даже лучше. После землетрясения прошел сильный ливень. Во Флоренции оказались разрушены целые кварталы домов, а наша вилла осталась целой, если не считать покосившихся окон и дверей. На следующее утро мы обнаружили, что земля в саду вокруг кипарисов усеяна трупами птиц, убитых градом.