Эндимион - [12]

Влюблённых воспоют, — так над потомком

Пропел бы жаворонок; но потёмком

Твоя, увы, охвачена вершина;

Туман покрыл — печальная картина —

Источник твой; великие Поэты —

О каждом Музы сделали пометы

В блестящем свитке бога Аполлона.

Иную зрим картину небосклона:

Мир долг исполнил. Худшее — случилось,

Поэзии светило закатилось.

Но любящие — любят. В наше время

Бессмертных перьев, как былое племя,

Мы в слёзы их не в силах погрузить.

Давным-давно решила расспросить

Их тишина: а как всё это было?

Давным-давно их страсть соединила

И времена давным-давно вдали,

Когда в слова рыданья перешли,

Когда заговорили два потока:

«Друг ведомый Неведомый! Без срока

Хочу тебя и жаждать, и впивать я.

Ужели не навек твои объятья?

Ужели поцелуи — не навеки?

Ужель не вечно будут эти веки

Подрагивать от моего дыханья?

Ужели суждено нам расставанье,

И ты уйдёшь и пропадёшь без вести,

Меня оставив здесь, на прежнем месте,

В безумном одиночестве? Но что же

Молчишь ты? Это правда? Нет? Так кто же

Нас разлучить посмеет, не пойму,

Коль ты того не хочешь? Обниму

Тебя ещё, ещё… Каков ты есть,

Элизиум, когда нас перенесть

С любимою не можешь к звёздам вечным, —

Когда и ты слывешь не бесконечным?..

Волшебница! Объятьем небывалым

Клянись, и царственным лица овалом,

Коралловыми поклянись губами

И этими молочными холмами,

Вином нектарным поклянись и страстью…» —

«Возлюбленная Ида! Вот несчастье!

Его душа покинет нас… О чудо!

Как любит он меня! Везде и всюду

Где музыка любви ни раздаётся,

И кровь его в таком же ритме бьётся!

Скорей проснись, не то умру от муки,

Скорей проснись, не то в смертельной скуке

Часы пройдут! Пускай от летаргии

Избавят заклинания благие!

Но чую, неподъёмно это бремя.

К тебе прильну устами я на время,

Пока в нас ток любовный не разлился.

Любимый мой! Проснись! Пошевелился?

Я так люблю, как и сама не знала.

Покой души разлука отнимала.

Но мы расстанемся… К чему лукавить?

Я к звёздам не смогу тебя доставить.

И не стыди — не стану я твоею,

И не стенай, не то я покраснею

И небесам открою свой секрет.

Уже открыла! И теперь в ответ

Олимп меня преследует жестоко:

Минуты не проходит без упрёка

И без насмешки над моей судьбой.

Зачем? Чтоб мир забыл о нас с тобой?

Но кто сказал, что жить, любить — постыдно?

Мне страшно, и Олимпу это видно.

Но может быть, он всё-таки смягчился.

Мне страшно, страшно! — Ужас ополчился

Так явственно: Минервы отвращенье,

Юпитера укор — и нет смущенья

Пред чистотой, и нет ко мне любви

У купидонов, и дворцы мои

Пусты наполовину, гимны вялы.

Любить — что это значит? Я б слетала

С тобой туда, в пределы сил небесных,

Для ласк твоих — и долгих, и чудесных.

Клянусь тебе, — я с правдой не в разладе, —

Что я умна, что нет ума в Палладе.

Любила ли она, как я, не знаю,

Однако лишь одна я, полагаю,

Столь целомудренна. Она вздыхала,

Когда власы я перед сном чесала

Так безучастно. И была я странной

Голубкой одинокой и туманной;

И гнёзд я не свивала. Но, целуя,

Мир хладнодушный убедить хочу я,

Что страсть — бессмертна; вознесу я вскоре

Тебя до неба; там, в его просторе,

На лето каждое у водной глади

С тобою скрывшись в лиственной прохладе,

Я стану, милый, о небесных странах

Повествовать в историях пространных.

Моя любовь раздвинет все границы!

Дай слиться нам, о, дай соединиться

Двум нашим голосам в момент рожденья;

Сплетёмся… Ах, словесные сужденья

В устах людей столь грубы и ничтожны!

Лепечущее небо непреложным

Твоим словам, желанный, научу:

Они мне — слаще лютни… Как хочу

Твоей любви, но сколько горя, горя

В глубинах счастья скрыто, словно в море,

Эндимион!» — Затем её рыданья

Ослабли, смолкли, и ответной данью

Его обеты вслед её обетам

Послышались…

                           Погоревать об этом

Во имя правды — мог бы только тот,

В ком эта страсть великая живёт.

Случилось это вдавне, а не ныне.

Об этом лесу нашептал в кручине

Пещерный ветер. Лес поведал в дрёме

Всё это озеру, когда в истоме

Поэт у опрокинутого неба

Скитался в поисках кумирни Феба.

Он в озере купался с наслажденьем

И вышел, и, охвачен вдохновеньем,

Он дал напеву полную свободу,

Он пел неравнодушному народу,

И, слушая легенду, стар и мал

Поэту с наслаждением внимал.

Внимают ей и звёзды-часовые.

Кто эти строки слушает живые,

Судить себя обязан без боязни,

Чтоб сердцу не сгореть от худшей казни,

От ужаса, что поздно или рано

Оно добычей станет урагана.

Здесь голос посторонний не витает,

Здесь голос посторонний пропадает,

Он тает эхом — тает, уходящий…

Красавицею был покинут спящий

Эндимион. — Он спит и видит сны. —

Таков обычай бурной глубины.

Он пробудился от безмерной боли:

То горе той, что не было здесь боле,

Его не оставляло. И в печали

Он сел на край постели. Что же дале?

Главу понурив, он почуял вскоре,

Что снова одинок в беде и в горе.

Любви безумье он познал вполне.

Стонал, как лев в неволе, в западне.

Но против звёзд, застывших в осужденье,

Вести грубоголосое сраженье

Устал — устал и ныне хочет мира.

Эолова в душе играет лира.

И страсти пролетают стороной.

Он хочет меланхолии одной.

Не пьёт он удовольствие из кубка.

Любовь отныне — скромная голубка.

И омрачил он светлое чело,

И встал с постели — вяло, тяжело.

Он замечал небрежно и вполглаза

Такое, что смутить могло бы сразу

И змей Алекто; слышал еле-еле