Эндимион - [10]

Растения блестели и лоснились.

Тянулся плющ и покрывал он тенью

Там чернокожих ягодок вкрапленья,

И выставляла жимолость упорно

Свои цветки, похожие на горны.

Вьюнки сверкали в вазах полосатых.

И зелень, шелестя на крышных скатах,

Сползала на ближайшие газоны.

В безмолвии стояли купидоны.

Один заботился о том, чтоб лира

Спала и не тревожила эфира,

И крылышки всё прижимал он к струнам.

Второй склонялся над красавцем юным,

Помахивая веточкой ивовой.

А третий, самый резвый и бедовый,

С фиалками взлетел под верх шатровый,

И улыбнулся, и движеньем точным

Он обдал спящего дождём цветочным.

На эти трепыханья и порханья

Латмиец глянул, затаив дыханье,

И двинулся, горя от нетерпенья,

К божку, что подавлял любое пенье

Чудесной лиры. И шепнул с усмешкой

Ему божок: «Входи смелей, не мешкай!

Придя сюда, ты поступил, наверно,

Ошибочно, кощунственно и скверно.

Однако небожители, дружище,

Порой свои бессмертные жилища

Показывают смертным. Этой чести

Сегодня в данном случае и месте

Ты удостоен. На цветы живые

Приляг, Латмиец. Пей вино. Впервые

С тех пор, как собирала Ариадна

Свой виноград, сей пурпур столь прохладно

Излился здесь. Ешь груши от Вертумна:

Он их прислал мне, полюбив безумно

Помону. Сливки, милый гость, попробуй.

Такие сливки белизны особой

Младенчику Юпитеру вкуснее

Не предлагала нянька Амальтея.

Отведай слив, что даровала осень:

Они созрели для ребячьих дёсен.

А вот плоды, что чудны даже с виду:

Их нам насобирали Геспериды.

Пока ты здесь пируешь бесподобно,

Тебе я, милый, опишу подробно

Заботы наши, — молвил он, и начал,

И звоном струн начало обозначил. —

Богиня моря в юношу земного

Влюбилась как-то. Снова, снова, снова

Она его привлечь к себе пыталась.

Ах, чья б душа бесчувственной осталась!

Но юноша к мольбам её любовным

Остался безразлично-хладнокровным,

И нравилось ему, когда, бывало,

Нетронутое небо умирало

У ног его — глупец! — когда в кручине

Лежала на зелёной луговине

Влюблённая; когда терзали разум

Страданья, порождённые отказом.

Ни слова, гость! — не то ты с жару, с пылу

Пошлёшь проклятье, как и сам я было

Чуть не послал… — Но бедная хозяйка

Сошла с ума, как парня на лужайке

Кабан смертельно ранил. — И с мольбою

Она вошла к Юпитеру такою,

Что тронула владыку, и при этом

Он повелел, чтоб к жизни каждым летом

Красавец возвращался. Погляди,

Он рядом спит, Адонис наш. Поди,

Блаженствует в глубокой спячке зимней.

Хозяйка наша — без любви взаимной —

Ему слезами залечила рану,

И, пользуя красавца постоянно,

Смерть превратила в долгую сонливость,

И сообщила снам его красивость,

И повелела нашей дружной кучке

При парне находиться без отлучки

И сон его беречь. И, как на вызов,

Спешит порою первых летних бризов

К возлюбленному с первым поцелуем.

Природа льнёт к воздушным тёплым струям,

И оживает остров Цитереи…

Но обрати внимание — скорее! —

Встревожилось крылатое собранье!» —

Так тишину взорвало восклицанье,

И разом листья зашуршали что-то,

И взмыли голуби, и сквозь дремоту

Забормотал Адонис; тут же руку

Он перенёс, во сне внимая звуку,

С бедра на голову. И по округе

Внезапно разнеслось: «Друзья! Подруги!

Проснитесь! Лето с щебетом и звоном

Уже идёт по клеверным газонам.

Проснитесь, купидоны, сей же час!

Отхлещем колокольчиками вас!

Ликует жизнь! Великое — свершилось!»

Здесь купидонье царство всполошилось,

Зашевелилось в роще, на опушке,

И зёв пошел у них, и потягушки.

Но вскоре все ободрились. Как струи

Кипят, шипят, спешат напропалую

Из амфоры, и в облаке нектарном

Приходят к винопийцам благодарным,

Так сверху вниз, душистый и бодрящий,

Пал облак — пробудитель настоящий.

Все стали звать владычицу. И скоро

Вдруг распахнулись заросли, как шторы,

И выплыла бесшумно колесница,

И на Адониса стряхнули спицы

Росу; однако, спящий не проснулся,

Но, мелко вздрогнув, грузно повернулся.

И голубки, летевшие в запряжке,

На землю сели, потрудившись тяжко,

И вытянутые втянули шейки.

Настал черёд Венеры-ворожейки.

Тень от неё едва-едва упала

На грудь Адониса, — и бурно стало

В нём сердце биться; задрожали веки.

Когда бы не Венера, нам вовеки

Не видеть света из-за жизни серой!

Её глаза нам светят новой верой!

Волнуюсь я… Не опишу от смуты

Её прибытья первые минуты.

И всякий дух там ликовал от счастья.

Одна Любовь спокойно, без участья

Со стороны взирала величаво

На прочих, веселившихся на славу.

И молнии в таинственном колчане

Лежали у неё и по поляне

Струили свет; и хмурилась Любовь,

Но кто глядел открыто — вновь и вновь

На синеву в её прекрасном взоре,

Тот весь переполнялся ею вскоре.

Случилось это и с Эндимионом.

И он не удержался и со стоном

В мольбе горячей горестно излился,

Когда перед Венерою склонился.

«Дитя моё, — промолвила богиня, —

Ты юноше сему помог бы ныне:

Он не в себе, он любит, и… А впрочем,

Ты знаешь всё — я умолчу о прочем.

Не улыбайся, правду говорю я:

Душевно об Адонисе горюя,

Что сном забылся долгим и постылым,

Его жалела я. Одним унылым

И мрачным утром вдаль я улетела.

О нём я выплакать печаль хотела.

Насмешками до слёз меня, к несчастью,

Доводит Марс. Как выплакалась всласть я,

Взглянула вниз и в сумрачной дубраве

Увидела страдальца в том же нраве.

И так же ветры дули что есть мочи,

И так же страсть переполняла очи.

Он пал на листья, словно бы кончиной