Эмпириомонизм [заметки]

Шрифт

Интервал

Сам термин «эмпириокритицизм» принадлежит, собственно, Авенариусу, но он хорошо характеризует также воззрения Маха, хотя в некоторых частностях они и отличаются от взглядов Авенариуса.

В развитии взглядов Маха исходной точкой послужил философский идеализм, тогда как для Авенариуса с самого начала характерна реалистическая окраска. Тем замечательнее тожество философских выводов, к которым совершенно независимо один от другого пришли оба эти мыслителя, реформируя теорию познания на основе выработанных научных методов. Весьма несущественные разногласия между этими философами носят на себе, однако, явный отпечаток различия начальных пунктов развития (особенно это относится к понятию «элементов-ощущений» у Маха; об этом нам придется говорить в дальнейшем).

Несколько особое положение занимает в ряду основных произведений эмпириокритицизма «Der menschliche Weltbegriff» Авенариуса (учение об интроекции); но к нему мы также еще вернемся.

Ближе по времени к Маху и Авенариусу стоит А. Риль*, который также признает социальность познания* и его биологическую роль как приспособления, но далеко не вполне выдерживает этот принцип в своем анализе познания («Der philosophische Kriticismus». Bd. 2). Вообще, за последние десятки лет идеи эти встречаются нередко в философской и социально-философской литературе; развитие сравнительной филологии немало способствовало их упрочению, выясняя органическую связь мышления с речью — социальной формой общения (здесь особенно Л. Нуаре*, Макс Мюллер*); но обыкновенно эта социально-генетическая точка зрения на мышление ни философами, ни учеными не проводится до конца со строгой методологической последовательностью.

Авенариус различает «элементы» и «характеры», причем под «элементами» подразумевает цвета, тоны, твердое и мягкое, сладкое и горькое и т. п., а под «характерами» — окраску удовольствия и страдания, красоты и безобразия, реальности и кажущегося, ясности и смутности и т. д. Для наших целей это различие не существенно, и потому мы в изложении предпочитаем следовать Маху.

Это различие Мах сам не раз отмечает, для того чтобы устранить возможность идеалистического истолкования своих взглядов. Его русский переводчик (Энгельмейер. Очерки по теории познания Э.Маха, 1901, изд. Маноцковой) несколько грешит тем, что мало обращает внимание на эту сторону дела; передавая взгляды Маха, он доходит даже до таких формулировок, как следующая: «Наши ощущения не производные мира, а мы произвели мир из наших ощущений» (Введение, с. 17). Мах на эту формулировку никогда бы не согласился. Он указал бы, во-первых, что элементы только тогда правильно называть ощущениями, когда мы говорим о них с психологической точки зрения, а по отношению к «физическому» миру этот термин недопустим; и во-вторых, что элементы не то, из чего мы произвели мир, а продукт познавательного разложения опыта, так что опыт в целом по отношению к ним первичное, а не вторичное. Может быть, удастся и дальнейшее разложение теперешних «элементов» — они ведь не атомы; тогда они сменятся элементами более простыми, но еще более «производными» в смысле длины того пути, по которому познание дойдет до них.

Из этой относительности возникает самое абсолютное в философии, «субстанция», или «вещь в себе». Каждой данной части комплекса может не хватать в нашем опыте в данный момент, и, однако, мы признаем «вещь» за то же самое, чем является для нас целый комплекс. Не значит ли это, что можно откинуть все «элементы», все «признаки» вещи, и все-таки она останется, — уже не как явление, а как «субстанция»? Конечно, это только старая логическая ошибка: каждый волос в отдельности можно вырвать, и человек не станет лысым; но если их вырвать все вместе, человек будет лысым; таков и процесс, которым создается «субстанция», которую Гегель недаром называл «caput mortuum [остаток после дистилляции вещества (лат.). — Ред.] абстракции». Если откинуть все элементы комплекса, то комплекса не будет; останется только обозначающее его слово. Слово — это и есть «вещь в себе».

См.: Avenarius R. Kritik der reinen Erfahrung. Bd. 2. S. 206 и след., а также прим.54. См. также: Simmel G. Skizze einer Willenstheorie, Zeitschrift fiir Psychologie und Physiologie der Sinnessorgane, 1895 — иннервационная теория воли.

См.: Avenarius R. Kritik der reinen Erfahrung. Bd. 2. S. 355, 275 (о «доминанте»); а также Mach E. Die Analyse der Empfindungen… S. 13–20 (3-е изд., 1902).

Можно, конечно, свести ту и другую к обобщающей их абстракции, но это будет лишь бессодержательное понятие о связи вообще, не способное органически объединить две основные формы закономерности опыта.

Прекрасный случай этого рода цитирован у С.Корсакова («Курс психиатрии», т. 1, с. 198 и след.) — систематизированный бред с детальным описанием членов преступного тайного общества, которое преследует больного, их наружности, манер и характеров. Вся жизнь больного сводилась к различным отношениям с этими несуществующими людьми.

В нашей литературе чаще употребляют термин «общеобязательность» — менее точный, так как он заключает в себе и излишне нормативный оттенок.

История геометрии указывает также на различную степень абстрактности пространства у греческих и индусских геометров. Одна и та же пара фигур для грека представляла случай равенства, а для индуса — случай симметрии. Аналогичные различия имелись и в учении о подобии фигур.

Любопытен в этом отношении тот общеизвестный факт, что скучно проводимое время, которое тянется в непосредственном переживании страшно медленно, в воспоминании кажется затем очень коротким. Попытку объяснения этого факта см. у Маха, «Die Analyse der Empfindungen», глава XII, где дается и общий анализ временных ощущений.

Rudolph Willy [Рудольф Вилли]* отождествляет даже физиологическое время с потокам опыта, со сменою переживаний различной широты и интенсивности («Время — это сам опыт в его течении»… См. «Krisis der Psychologies», глава, посвященная критике Маха). Для нашей цели вопрос об элементах физиологического времени значения не имеет.

Я понимаю, что это положение может вызвать в душе читателя интенсивное чувство противоречия. Мы так привыкли представлять себе, что и все другие люди, прошлого, настоящего и будущего, — и даже животные живут «в том же пространстве и времени, что и мы». Но привычка — не доказательство. Бесспорно, что мы мыслим этих людей и животных в нашем пространстве и времени, но, чтобы они мыслили себя и нас в том же самом пространстве и времени, это ни из чего не следует. Конечно, поскольку их организации вообще сходны с нашею и поскольку их высказывания нам понятны, мы можем предположить и у них сходные, но не тожественные с нашими «формы созерцания».

Причинная связь представляет собой более поздний продукт социально-познавательного развития, чем абстрактное пространство и время. На памяти истории она шаг за шагом переходила от формы анимистической (причина явления — действие скрывающейся за ним воли, духа) к форме энергетической (причина явления — другое явление, с ним соизмеримое, количественно ему эквивалентное, без остатка в него переходящее). О различных стадиях этого развития см. мои работы «Основные элементы исторического взгляда на природу», 1899, и «Познание с исторической точки зрения», 1901. См. также В. Оствальда* — «Натурфилософия» (1901, рус. пер. 1902).

В своей новейшей фазе, «энергетической», причинность приобретает тот характер однородности отношений между явлениями опыта, который раньше выработался в «объективных» формах пространства и времени. Что касается до непрерывности и бесконечности, то эти черты были уже давно общи причинному ряду с временным и пространственным (хотя и не всегда в нем имелись).

Во всяком случае, причинная связь — более сложное образование, чем абстрактное пространство и время, и их уже предполагает; поэтому нам и нет надобности специально останавливаться на ее специальном генезисе. Юм, который сводил причинную связь только к привычным последовательностям опыта, был, конечно, не прав, и прав был Кант, указывая, что из привычных последовательностей нельзя получить общеобязательности (общезначимости) причинной связи. Но и Юм имел полное основание отрицать абсолютную общезначимость причинной связи — тут ошибка на стороне «гносеологии» Канта. Решить же вопрос не могли ни тот ни другой, так как стояли на почве индивидуализма в опыте и познании, а социально-генетическая точка зрения была чужда им обоим.

Различие между простой социальностью опыта, выражающейся в его передаче от людей к людям, и его социальной организованностью, совпадающей с «объективностью», можно пояснить аналогией из экономического мира. В меновом обществе труд, несомненно, социален, потому что одни работают для других, и наоборот, что и обнаруживается в обмене товаров; но это не значит еще, чтобы труд был социально организован, т. е. чтобы трудовые действия людей были социально согласованы, гармонизированы. Напротив, меновое производство всегда характеризуется как неорганизованное, «анархическое».

Еще раз напомним читателю, что «объективный» опыт вовсе не то, что «социальный» опыт, и субъективный не то, что «индивидуальный». Социальный опыт далеко не весь социально организован и заключает в себе всегда различные противоречия, так что одни его части не согласуются с другими; лешие и домовые могут существовать в сфере социального опыта данного народа или данной группы народа, например крестьянства; но в опыт социально-организованный или объективный включать их из-за этого еще не приходится, потому что они не гармонируют с остальным коллективным опытом и не укладываются в его организующие формы, например в цепь причинности. Наоборот, в других случаях опыт пока еще индивидуальный, например опыт какого-нибудь исследователя, открывающего новые факты и проверяющего, а частью опровергающего старые, фактически в наибольшей мере гармонирует со всей совокупностью коллективного опыта и находится в полном соответствии с его общими организующими формами. При этом в случаях первого рода дисгармонические элементы социального опыта в процессе развития шаг за шагом устраняются, сохраняя свое значение сначала все для меньших и меньших групп общества и затем только для отдельных личностей; в случаях же второго рода индивидуальный опыт принимает мало-помалу характер социального, распространяясь в обществе все шире и шире. Именно на этом основана, с одной стороны, непрерывная гармонизация социального опыта путем устранения его противоречий, с другой стороны, расширение социального опыта путем внесения в него новых и новых элементов индивидуального опыта отдельных развивающихся личностей.

Философия не раз искала гармонизации опыта именно на этом пути — за пределами опыта, в высшем познании. Но фактически выйти за пределы опыта и она, конечно, не могла, а приходила только к пустым абстракциям и противоречивым образам, все элементы которых брались все-таки из опыта.

Термин «интроекция» введен Авенариусом, который учению об интроекции посвятил свою замечательную работу «Der menschliche Weltbegriff». Там дана и общая история интроекции (с точки зрения скорее логического, чем культурно-исторического ее развития), и ее общая критика (выяснение логических противоречий интроекции, обнаруживающих ее философскую несостоятельность).

В современном мышлении интроекции принадлежит безусловное господство. В обыденной психологии она выражается в признании «тела» внешней оболочкой «души» как внутренней сущности. В психологической науке и в философии она сказывается в представлении о «внешних чувствах», которыми воспринимается физический мир, и «внутреннем чувстве», которым воспринимается мир психический. Физиологический организм представляется как бы ящиком с непрозрачными стенками, внутри которого помещается «психика».

Основное соображение, опровергающее интроекцию, таково. Сам организм есть определенный комплекс зрительных, тактильных и тому подобных элементов в их определенных отношениях, и «внутри» этого комплекса можно помещать только однородные с ним, но меньшие комплексы: органы, ткани, волокна, клетки; а помещать там комплексы элементов иного типа, неоднородные с первым, не имеет смысла: это все равно что помещать мелодию, воспринимаемую слухом, внутри музыкального инструмента, воспринимаемого зрением и осязанием. Пространственные отношения сами по себе суть зрительно-тактильные, и потому нельзя комплексы иного, не зрительно-тактильного, типа ставить в чисто пространственные отношения «внутри» и «вне».

Мах называет его также «тожеством», что, однако, не вполне верно: элементы действительно одни и те же, но «восприятие тела», взятое отдельно, гораздо беднее ими, чем само «тело». «Тело» — комплекс гораздо более определенный и гораздо более сложный, потому что оно образовалось путем социальной гармонизации бесчисленных «восприятий»; в «восприятии» оно никогда не является полностью, целиком, а всегда только отчасти; например, «восприятие» тела никогда не может дать его сразу со всех сторон.

Само собой разумеется, что всякое частное высказывание одного организма может быть «неправильно понято» другими, вследствие, например, различия их опыта, их физиологического строения и т. п. Но в этом случае для восстановления познавательной гармонии и для устранения практических противоречий требуется только вместо одних переживаний подставить другие, т. е. надо опять-таки «понять» высказывания, только иначе, чем они прежде были поняты.

Мы думаем, нет надобности выяснять, что в основе «выражающей» реакции, даже произносимого слова лежит определенный комплекс мускульных сокращений, реакция двигательная.

Здесь нет возможности дать обстоятельное обоснование идеи о первичном характере практических высказываний, да и нет необходимости в этом. Идея эта вытекает из историко-монистической концепции социального процесса и находит себе достаточно подтверждений в современных научных воззрениях вообще (например, в учении Нуаре о происхождении корней, в анализе связи техники и познания у Эрнста Маха и т. п.).

Отметим, что Авенариус, основывающий на анализе высказываний свою теорию познания, понимает под «высказываниями» преимущественно или исключительно словесные, мимические и т. п., причем упускает из виду высказывания практического характера, которые он рассматривает только со стороны их непосредственного практического значения («ectectosistematische Anderungen», «appetitives Verhalten» и т. п.). Впрочем, в «Критике чистого опыта» он вообще прямо не выясняет, что именно понимает под «высказываниями».

Заметим, что раздражение только возбудитель жизнеразности, и потому она не может быть просто пропорциональна ему, так как зависит еще от состояния нервной системы, от наличности в ней накопленной и разряжаемой внешним толчком потенциальной энергии. Но для занимающего нас теперь вопроса это неважно, а в дальнейшем мы еще вернемся к этому.

Иногда ночная жизнь лунатика не вполне изолируется от его психического опыта: человек неясно вспоминает потом о некоторых своих сомнамбулических действиях и переживаниях, как о виденном сновидении. Такие промежуточные, переходные случаи являются, конечно, только лишним подтверждением принимаемой нами точки зрения: колебание границ непосредственного психического опыта указывает на то, что и за его пределами есть еще аналогичные ему переживания.

Изменяя условия опыта, удавалось установить существование довольно тесной связи между «сознанием» и внесознательными координациями: действуя на анестезированную поверхность кожи, внушали «сознанию» различные представления и даже галлюцинации; так, делая незаметно для больного в его нечувствительную кожу несколько булавочных уколов, предлагали ему задумать какое-нибудь число, и он называл именно число сделанных уколов; прикладывали к нечувствительной коже затылка рельефное металлическое изображение, и у больного получался соответствующий этому изображению зрительно-галлюцинаторный образ, и т. п. Эта связь «сознания» и «внесознательных впечатлений» соответствует, очевидно, жизненному единству организма, хотя она и не есть непосредственная ассоциативная связь, какая выступает в поле сознания.

Вполне аналогичны явления при наркозе — там имеется, с одной стороны, отравление нервных элементов, понижающее их возбудимость и проводимость, с другой стороны — понижение кровяного давления, а стало быть, и питания. Чем слабее наркотическое средство понижает кровяное давление, тем менее постоянно и надежно его снотворное действие — не хватает одного существенного момента, устраняющего связность нервно-физиологической жизни. До сих пор не удаются попытки фармакологов создать верно действующий наркотик, который угнетал бы систему кровообращения не в большей мере, чем это соответствует нормальному сну.

Авенариус занимается в своем изложении только «системой С», центральным нервным аппаратом, и даже большей частью составляющими его «частичными системами» («Partialsystem»). Система С и для нас представляет наибольший интерес, но, принимая принципиальную однородность жизненных процессов, мы берем, расширяя задачу, более общие формулировки.

«Познание с исторической точки зрения», 1901, с. 19. Там этот же вопрос — о значении жизнеразностей — рассмотрен мною, но мимоходом, сравнительно бегло и сжато.

«…Не следует ли признать жизнесохранимость младенца большею, чем жизнесохранимость взрослого, потому что первый может еще прожить лет 70, а второй, сверх своих 30, вряд ли проживет более 40 лет? Но тут надо принять во внимание вот что: шансы младенца на 70 лет жизни очень малы, например 1 из 50–60; а шансы взрослого на 40 лет жизни довольно велики, например 1 из 5–6. Обобщающая тенденция науки не позволяет нам считать первую величину жизнесохранимости больше второй: это значило бы придать больше значения частным случаям, чем общему правилу. Из сопоставления можно вывести только одно: что жизнесохранимость младенца еще может возрасти в процессе его развития, а для взрослого она уже близка к maximum'y и вряд ли еще увеличится; поэтому первый при благоприятных условиях и проживет дольше». («Познание с исторической точки зрения». С. 18, примечание.)

Надо заметить, что глава о «конгрегальных системах» как-то выделяется в «Критике чистого опыта»: в то время как остальные части работы имеют сильно выраженную неоламаркистскую окраску, в этой главе преобладает дарвинистическая точка зрения. К сожалению, идеи, намеченные в этой главе, слишком мало применяются в остальной работе.

Здесь, следовательно, причина кризиса не прямо в положительных жизнеразностях, а в изменившемся мало-помалу на их почве строении системы, которая, наконец, оказывается дисгармоничной. Это «явление вполне одного типа с общими кризисами капиталистического производства. Рост производительных сил есть факт, вообще говоря, благоприятный для жизнесохранимости общества, как и возрастание энергии центрального нервного аппарата — для его жизнесохранимости. Но, совершаясь не гармонически… рост производительных сил может вызвать такое изменение во внутренних отношениях системы, которое является причиной последующих громадных растрат общественно-трудовой энергии, растрат совершенно непроизводительных. Так же обстоит иногда дело с накоплением энергии в отдельной психической системе» («Познание с исторической точки зрения», с. 20–22, примечание).

Так называемый «безразличный чувственный тон» есть, очевидно, лишь предельная величина, где удовольствие, уменьшаясь, переходит в начинающееся страдание или обратно («Indifferenzpunkt» Вундта).

Позволяю себе привести пояснение из одной прежней моей работы:

«Не все соглашаются с этим положением; опираясь на свидетельства своего непосредственного сознания, некоторые находят, что существуют и несравнимые по своей разнородности типы явлений чувства; так, несравнимыми признаются удовольствия возвышенные и низменные, то, например, которое вытекает из благородного поступка, и то, которое получается от стакана водки. Однако опыт показывает, что и для таких разнородных форм чувства количественное сравнение возможно, так как, например, по отношению к приведенному случаю многие люди способны задать себе и разрешить в ту или другую сторону вопрос, какое удовольствие больше» («Основные элементы исторического взгляда на природу». СПб., 1899, с. 220).

Можно, конечно, не одобрять таких «соизмерений» разнородных форм чувства, особенно если это делается с практической точки зрения (30 сребреников или жизнь учителя); но они — несомненный факт, с которым должна считаться теория.

Не все переживания, а только их меньшая часть попадает в поле психического опыта, в сферу самонаблюдения. Поэтому весьма нередко фактическое повышение энергии нервной системы совершается без заметных чувствований удовольствия, фактическое понижение — без заметных чувствований страдания. Такой именно смысл имеют те случаи, когда человек после долгого ряда наслаждений, сам того не замечая, переходит к состоянию глубокой расслабленности или когда он из целой массы беспросветных, казалось бы, страданий выходит более сильным и энергичным, чем был раньше. В глубине стихийно органических явлений, в области неопределенных изолированных переживаний совершаются самые важные процессы накопления и растраты жизни, которым психический опыт подводит затем итоги, прибавляя свои собственные слагаемые. В этом ярко выражается принципиальная однородность «сознания» и «бессознательного».

Наибольшая часть материала, сгруппированного в «Критике чистого опыта», относится к отрицательным жизнеразностям, которые имеют именно такое биологическое значение, какое Авенариус приписывает жизнеразностям вообще. Поэтому понятно, что противоречий в его описаниях оказывается далеко не так много, как можно было бы предположить ввиду ошибочности исходной точки исследования.

Замечу, что взглядов Авенариуса на вопрос о чувственном тоне переживаний я здесь касался отнюдь не во всей их полноте, а только с одной стороны, которая наиболее важна для моей задачи.

См., например: W. Nernst und A. M. Schonflies. Einfuhrung in die mathematische Behandlung der Naturwissenschaften, главы «Exponentialfunction», «Verlauf der unvollstandtigen Reactionen» и т. д.

Принцип энтропии, а также общий характер физиологических процессов позволяют думать, что рассеяние энергии в нервных проводниках происходит исключительно или главным образом в виде теплоты.

Очень возможно, что это различие в строении и расположении нейронов не будет слишком тонким для методов современной гистологии. Тогда изложенная нами точка зрения могла бы послужить исходной точкой исследования, его «рабочей гипотезой».

Такое же полное согласование формулы с опытом получится и в том случае, если концевой аппарат чувствительного нерва принимать за измененный нейрон, только не имеющий самостоятельной связи с высшими центрами. Периферическая чувствующая клетка с ее нейритом без всякой натяжки может быть признана за такой нейрон.

Несколько лет тому назад изложенные здесь психофизические построения, касающиеся закона Вебера-Фехнера, были уже высказаны мною, но в популярной и сравнительно бетой форме («Основные элементы исторического взгляда на природу». СПб., 1899, с. 245–249).

Поэтому, например, В. Оствальд признает энергетичность «сознания», хотя и не видит той количественной пропорциональности между энергетикой нервной системы и величинами переживаний, какую мы установили. Для него отношение этих двух областей гораздо сложнее, и нельзя сказать, чтобы он достаточно ясно его формулировал (см. его «Натурфилософию», главу о сознании и т. д.).

Обычное, старое возражение против энергетичности сознания таково: принять ее значило бы стать в противоречие с законом сохранения энергии; присоединяясь к энергии физических процессов, энергия психических изменяла бы ее сумму, а эта сумма, согласно принципу вечности «механической» энергии, неизменна (см. А. Ланге, А. Риль и др.). Возражение это исходит из механического понимания энергии и не имеет никакого значения для понимания методологического, которое мы принимаем вслед за Р. Майером, Махом, Оствальдом и др. Вот почему мы сочли излишним останавливаться на этом возражении.

«Условно» — потому, что от нас зависит считать в анализе удовольствие за положительную величину и страдание за отрицательную, а не наоборот.

Термин «отражение» мы применяем здесь исключительно ввиду его наглядности. Пользуясь выражением более точным, мы должны были бы говорить о «результатах влияния одного комплекса на другой», об их функциональной зависимости от содержания «влияющего» комплекса; это было бы и очень отвлеченно, и очень тяжеловесно.

Хотя бы «опыт» был по содержанию в отдельном случае еще только индивидуальным, он есть опыт социально-организованный или объективный, если вполне укладывается в формы «объективности» опыта, в формы его социального согласования. См. вышеупомянутую статью.

Нам нет надобности останавливаться на обычных «психофизических», всегда, в сущности, дуалистических представлениях о жизни (жизнь как совокупность параллельных или непараллельных рядов психического опыта и физиологических процессов). Это исторически необходимая и преходящая комбинация.

Таким образом, с нашей точки зрения вполне мыслимо двойственное сознание при одном «физиологическом организме»: оно означало бы лишь частичную дезорганизацию в сфере психического опыта, т. е. опять-таки в одной частной области данного комплекса переживаний — «живого существа».

Представление, которого, по-видимому, держался Р. Авенариус, что жизнеразности, протекающие в отдельных «Partialsysteme», соединяются с «фактами сознания» (E-Werte), совершенно неудовлетворительно. Ему противоречат все те случаи, когда «Partialsystem», несомненно, затронута раздражением и даже реагирует на него, но это не сознается (сложные автоматические действия при направленном в другую сторону внимании). Конечно, «Partialsysteme» существуют, это доказывается учением о мозговой локализации; но их специальные жизнеразности связываются с «сознанием» постольку, поскольку эти «Partialsysteme» являются исходной точкой общих координированных жизнеразностей высших центров, поскольку их жизнеразности вступают в непрерывный общий поток жизнеразностей центрального аппарата.

Для удобства изложения мы заранее условимся с читателем употреблять термин «интерференция» в этом более узком значении — взаимного уничтожения величин равных, но взаимно противоположных по знаку. В физике термин этот, как известно, служит для обозначения также и иных случаев — к интерференции волн относятся и те комбинации, когда одна волна, присоединяясь к другой, усиливает ее собою.

См.: Avenarius R. Kritik der reinen Erfahrung. Bd. 1. S. 73–76 и след. и Bd. 2. S. 16–18 и след.

Перемены, происходящие от утомления глаза и т. п. условий, мы игнорируем, так как они ничего не меняют в самом смысле эксперимента.

Принять, что недостающее звено ассоциативного ряда «переживается» в ином поле, здесь невозможно, потому что именно оно прямо и непосредственно ассоциировано с наличными в поле опыта звеньями, так что перерыв между ним и этими последними оказался бы необъяснимым.

Переход от «автоматических» реакций к «сознательным» всегда означает непосредственное повышение затрат энергии, так как сознательные реакции всегда находятся в процессе «выработки» (см. мою работу «Познание с исторической точки зрения». СПб., 1901, главы о привычных и пластичных реакциях).

Некоторые из этих опытов и наблюдений упоминались в статье «Жизнь и психика», в ее первой главе. Важно отметить, что существуют объективные и надежные критерии в виде различных методов исследования чувствительности и детальной механической регистрации движений точными приборами — критерии, позволяющие исключить возможность обмана и симуляции.

Например, когда «внимание отвлечено» и нормальное сознание не воспринимает более слабых возбуждений — задаваемых сзади вполголоса вопросов и т. п.

Эти явления часто обозначают как внушенные «отрицательные галлюцинации». С нашей точки зрения — название особенно удачное: принципиального отличия от внушенных положительных галлюцинаций не оказывается; если при наличности комплекса А (восприятие данного лица) внушается дополнительный комплекс — А, который его, так сказать, нейтрализует, то чем это отличается по существу от внушения любого комплекса В, которого нет в наличности, так что он является положительной галлюцинацией?

Последнее выражение при нашей концепции должно считаться неточным: сетчатка, явление физиологическое, не есть «орудие» зрения, а «отражение» ряда непосредственных комплексов, ближайшим образом обусловливающих зрительный ряд переживаний.

An sich (нем.) — в себе.

Напомним, в каком — отнюдь не метафизическом — смысле употребляем мы это выражение «an sich». Под известные физиологические процессы других людей мы подставляем «непосредственные комплексы» — сознание; критика психического опыта заставляет нас расширить область этой подстановки*, и мы всякую «физиологическую жизнь» рассматриваем как «отражение» непосредственных организованных комплексов. Но неорганические процессы принципиально не отличаются от физиологических, которые представляют лишь их организованную комбинацию. Находясь в одном непрерывном ряду с физиологическими, неорганические процессы также должны, очевидно, рассматриваться как «отражение»; но чего? комплексов непосредственных неорганизованных. Выполнить эту подстановку конкретно в своем сознании мы пока не умеем; что же, ведь мы часто не умеем выполнить этого и по отношению к животным (переживания амебы) и даже другим людям («непонимание» их психики). Но вместо конкретной подстановки мы можем формулировать отношение этих случаев («жизнь an sich»* — непосредственные комплексы организованные, «среда an sich» — неорганизованные).

Обыкновенно и здесь мы непоследовательны — мы «вкладываем» сознание в тело живого существа и, следовательно, представляем сознание отчасти в пространственной форме. Это так называемая «интроекция»; ее логический анализ дан Авенариусом в «Человеческом понятии о мире»; ее социально-психологический генезис я исследую в статье «Авторитарное мышление» (Из психологии общества. СПб., 1904).

Но без ее определенности и устойчивости это не есть связь «ассоциативная», предполагающая уже значительную степень постоянства в комбинациях элементов и комплексов, при которой комплекс А, как целое, имеет тенденцию ввести в поле переживаний комплексы В, С и т. д. также как целые системы. Связь неорганизованных комплексов сама отличается неорганизованностью; но она настолько же непосредственна, как психическая связь ассоциированных комплексов.

«Общения» в самом широком смысле слова, охватывающем даже простое «восприятие» одного живого существа другим.

Эмпириокритическая концепция кажется мне также необходимой, но пройденной ступенью этого пути. Я подразумеваю, конечно, не самый принцип критики опыта — такая критика всегда необходима, — а совокупность взглядов данной школы. Я не стану заниматься здесь разграничением от этих взглядов своей точки зрения — оно слишком нетрудно для сведущего читателя; но чтобы иллюстрировать разницу приемов, я предлагаю читателю сравнить, как трактуется вопрос о связи между живыми существами в «Критике чистого опыта» Авенариуса (ч. II) и его же «Der menschliche Weltbegriff» или в книге его ученика Гольцапфеля «Panideal» и в этой моей работе.

Я выполнил это в другой своей работе — «Из психологии общества», в статье об «авторитарном мышлении» (СПб., 1904, раньше была напечатана в «Образовании», 1903).

С логической стороны этот процесс прослежен Р. Авенариусом в его работе «Человеческое понятие о мире» (есть русский перевод).

Именно на той стадии, когда развивается специализация и авторитарно-родовые общины разлагаются, уступая место анархии товарного хозяйства. См. мою статью «Собирание человека» (Правда, 1904, № 4).

Впрочем, также и вневременной. Это делает ее вполне метафизической, вполне «непознаваемой», какой и должна быть абсолютно пустая абстракция.

Подробнее об этом см. в моей статье «Идеал познания» (наст. изд., Книга первая. — Ред.).

Эта надындивидуальная «общезначимость» отношений данного типа является результатом и выражением надындивидуальной, т. е. социальной организации опыта (см. мою статью «Идеал познания» (наст. изд., с. 3–36. — Ред.).

Подробнее об изменчивости и развитии этих форм см. мою статью «Идеал познания» (наст. изд., Книга первая. — Ред.).

К этому сводятся так называемые «критические» аргументы против психоэнергетики, основанные на «законе сохранения механической энергии» (выражение А. Риля), т. е. на непрерывности физического опыта.

Здесь не приходится повторять обоснование этого положения. Оно дано в статье «Идеал познания» (наст. изд., Книга первая. — Ред.).

Читатель, знакомый с математикой, заметит, конечно, что в этой концепции последние элементы психики играют роль дифференциалов по отношению к ее целому как интегралу. И это отнюдь не просто аналогия, а законное математическое определение данных процессов как изменяющихся величин энергии.

Но пусть читатель не опасается, что мы потащим его в область псевдоматематической фантастики в духе психологии Гербарта. Энергетика с ее строгими методологическими требованиями не дает простора для таких форм творчества, если бы мы и пожелали ими заняться. Она прежде всего — метод количественного описания того, что дано в опыте.

Мы не можем повторять здесь всего обоснования этого положения — оно дано в наших работах: «Познание с исторической точки зрения» (СПб., 1901, с. 13–23) и «Жизнь и психика (Эмпириомонизм в учении о жизни)» (наст. изд., Книга первая. — Ред.).

Наша точка зрения в данном вопросе далеко не совпадает с общераспространенными взглядами; но во всем существенном она соответствует — при очень большой, конечно, разнице в форме выражения — воззрениям Б. Спинозы и Т. Мейнерта.

Термин «психический подбор» применялся и раньше, но в ином значении: в смысле естественного подбора психических форм, каким бы путем подбор этот ни происходил, стало быть — вне отношения к аффекционалу. Но этот подбор можно так и называть — естественным подбором психических форм; свое же понятие «психического подбора» я предложил потому, что мне кажется необходимым обособить эту своеобразную черту психических процессов развития. В дальнейшем читатель увидит, насколько это целесообразно.

Подробнее об этом см. мою книгу «Познание с исторической точки зрения», с. 35–36 (несколько иная терминология).

Нетрудно видеть, насколько отчетливее и определеннее тактильно-термические восприятия при гораздо более слабых раздражениях, но без такого отрицательного аффекционала (например, когда ребенок теми же пальцами берет и ощупывает обыкновенные предметы).

Указание, что эти забытые образы вновь возникают благодаря косвенной ассоциативной связи, само по себе в этом случае ничего не объясняет: дело идет именно об объяснении этой «косвенной ассоциативной связи», которая представляет собой не более как обозначение исследуемых фактов.

В моих прежних работах — «Основные элементы исторического взгляда на природу» и «Познание с исторической точки зрения» — я давал иное «объяснение» психического подбора — объяснение более узкое, чисто физиологическое, в котором придавалось особенное значение функциям сосудодвигательной системы, регулирующей питание мозга. Эту постановку вопроса я теперь склонен считать не то чтобы неверной, а недостаточно широкой и недостаточно простой: роль системы, регулирующей питание, в колебаниях жизнеразностей, действительно, должна быть громадна, но все же «питание» — только одна из двух сторон жизненного процесса, всеобщее объяснение должно сразу принимать во внимание обе стороны; при этом мои прежние формулы, исходящие из более частной группы фактов, оказываются и более сложными.

В науке методологическая концепция естественного подбора наиболее отчетливо выяснена, на наш взгляд, Ле-Дантеком в его критических работах о дарвинизме и неоламарксизме. Он только придает слишком исключительное значение химическим условиям равновесия жизненной формы с ее средою, тогда как несомненно, что дело идет здесь также и о физическом, и о механическом равновесии. Впрочем, и эта сторона дела у него отмечена, но слишком бегло.

Такая связь всего нагляднее выражается физиологически, именно в том, что отдельные жизнеразности клеток и частных центров, соответствующие «полю сознания», сливаются при посредстве проводников (ассоциативных и проекционных волокон) в одну непрерывную, общую жизнеразность центрального аппарата.

В старые времена, устанавливая границы поместий, на меже секли мальчиков, чтобы они, доживши до старости, не могли забыть, где граница. Тем же методом пользуется современный классический педагог, когда он оставляет ученика без обеда, принуждая в это время учить вокабулы, или патриархальные родители, когда они бьют детей и «приговаривают»: «не делай этого, не делай этого…», и т. д.

Эту сторону процесса привыкания «народная мудрость» выражает словами «стерпится — слюбится». Профессиональные привычки дают людям возможность находить некоторое удовольствие даже в том, что для всех непривычных прямо невыносимо. Например, многим химикам, работающим, хотя бы по анализу, с сероводородом, запах этого газа положительно начинает нравиться.

Например, когда человека заставляют выполнять неприятную для него работу, то нередко бывает так, что с каждым разом это делается для него все труднее, работа становится все менее энергичной, координация волевых актов, психически ее определяющая, становится все более дисгармоничной и протекает все более вяло — типичная картина отрицательного психического подбора.

В то же время происходит, конечно, и обратное явление: положительный аффекционал представления о таких-то интересных и полезных химических реакциях уменьшается благодаря «неприятной» окраске запаха, представляемого или ощущаемого в связи с этими реакциями.

У Авенариуса в «Критике чистого опыта» такой «ламаркизм» играет роль одной из центральных идей и связывается со слишком внешне формальным пониманием принципа «чистого описания». Принцип этот, в сущности, требует, чтобы в познание не вносилось ничего принципиально выходящего за пределы данного опыта, чтобы всякое «объяснение» было только упрощающим описанием, но он отнюдь не сводит методы этого упрощающего описания к механическому обобщению фактов — такое обобщение есть только материал для объединяющей идеи, но еще вовсе не объединяющая идея. Все, что Авенариус говорит об «Ubung», — только механическое обобщение.

Собственно говоря, и первоначальное представление о такой-то данной кошке, например первой, какую видел до сих пор данный ребенок, образуется таким же путем: ряд последовательных восприятий одной и той же кошки не представляет точного повторения одного и того же комплекса, но лишь приблизительное, и представление о такой-то данной кошке есть уже «обобщение».

Verworrenheit (нем.) — запутанность, неясность.

«Представление» есть неполный комплекс-образ, возникающий не из прямого и непосредственного воздействия комплексов среды, но все же являющийся их косвенным отражением. Стремление — неполный волевой комплекс, не отражающийся ближайшим образом на комплексах среды, но при достаточных условиях непосредственно переходящий в волевой акт, который уже «отражается» в среде. (Об отношениях этих неполных психических реакций к полным см. мою работу «Познание с исторической точки зрения». СПб., 1901, с. 68–77.)

Подробнее об этих двух ассоциативных типах, образующих вместе «монистическую тенденцию сознания», я писал в работе «Познание с исторической точки зрения», с. 85–107.

В своей вышеупомянутой работе «Познание…» я останавливался подробнее на происхождении «форм обобщения» и «форм различения», на явлениях внимания, играющих такую роль в развитии этих форм, указывал и на некоторые экспериментальные доказательства в пользу изложенной точки зрения, найденные у других авторов, причем рассматривал психические процессы главным образом со стороны их физиологического выражения или «проявления» (с. 78-107). Здесь нет места вновь излагать все это.

Мы не касаемся здесь той роли, которую играет в этом процессе прогрессивного ассоциирования могучее социальное орудие — слово, то орудие, без которого собственно «познание» даже невозможно. Это завело бы нас слишком далеко от нашей главной темы (специально об этом см. «Познание…», с. 128–156).

Комплексы-образы и комплексы волевые исчерпывают собою, в сущности, все содержание психического опыта. Обыкновенно различают в психике еще комплексы «чувства». Но поскольку при этом подразумевают удовольствие и страдание вообще, постольку дело идет вовсе не об особых комплексах, но об их общей окраске, имеющей, как мы указали, определенное энергетическое значение. Что же касается эмоции в собственном смысле слова, как страх, гнев, радость, любовь, то это недифференцированные комплексы неопределенных «ощущений» с неопределенными «стремлениями» — неразвитые образно-волевые комбинации.

См. мою статью «Жизнь и психика» (наст. изд., Книга первая. — Ред.).

Мир «внешний» — это значит мир с иной закономерностью. И действительно, как мы видели, для познания закономерность «объективного мира» не то, что субъективного: это закономерность социально-организованного опыта, а не индивидуально-организованного, это «физическая» связь явлений, а не «психическая» ассоциация.

Жизнь, полная страданий, нередко порождает «мечтательность». Но это вовсе не значит, чтобы отрицательный подбор тоже поощрял работу фантазии: нет, здесь дело происходит иначе, и легко видеть, как именно. Отрицательный подбор понемногу устраняет из сознания все «неприятные» образы и комбинации, и в данном случае ему удается устранить их вполне, в том числе и те, в которых выражаются «реальные» отношения психики к внешнему миру. Поле сознания остается тогда для «приятных» образов и комбинаций, главный недостаток которых тот, что они «нереальны». Но так как они все-таки «приятны», то на сцену и выступает уже положительный подбор, а с ним и комбинирующая деятельность фантазии, в данном случае, по непрочности своего материала и результатов, не заслуживающая названия «творческой». Таким образом, пока человек действительно страдает, он не мечтает, и мечтает он, пока стимулы страдания вновь не ворвутся властно в его психику: тогда он возвращается к «мучительной действительности» и отрицательному подбору.

В вопросе о значении страдания и счастья для активной воли факты опыта кажутся безнадежно противоречивыми. Страдание принято считать мотивом активной воли, и в то же время известно, что сильное страдание подавляет волю. Счастье «дает силы» для деятельности, и в то же время счастливая жизнь «изнеживает», «расслабляет». С точки зрения психического подбора все эти кажущиеся противоречия разъясняются и устраняются. Что долгое и сильное страдание подавляет волю, это понятно само собою: отрицательный подбор ослабляет волевые комплексы и не дает им перейти в действие. Но там, где действие отрицательного подбора не так сильно или где волевой комплекс обладает особенной интенсивностью, там отрицательный подбор успевает только устранить другие комплексы, конкурирующие с данным волевым комплексом и мешающие ему перейти в действие, так что этот переход облегчается. В большинстве же случаев дело еще проще; то же самое внешнее воздействие, которое «причиняет страдание», вызывает путем выработанных предыдущим развитием ассоциативных связей и волевую реакцию, направленную к устранению этого воздействия: вид врага не только «неприятен», но и тесно ассоциирован с реакциями борьбы, и т. п. Наконец, там, где человек сознательно ставит своей целью «прекратить страдание» и для этого «действует», там играет важную роль и положительный подбор: данная волевая реакция тесно ассоциирована с «приятным» представлением об устранении «неприятных» условий, порождающих страдание. Словом, все противоречивые отношения между страданием и активностью могут быть объяснены при помощи психического подбора. (Об отношении «удовольствия» и активности нам придется говорить в дальнейшем.)

В мировой литературе тип этот представлен (приблизительно) Фаустом Гёте.

100

Так объясняется кажущееся противоречие между счастьем, как источником энергии для активной воли, и счастьем, как источником изнеженности, убивающей активность воли (см. примечание на с. 165).

101

Маниакальная экзальтация представляет патологический случай такого крайнего преобладания в психике положительного подбора, что отрицательный почти исчезает. Вместе с ним отступает гармонизирующая тенденция, и получается картина бессвязного и бессистемного вступления в психическое поле все новых и новых переживаний, бурным вихрем переполняющих сознание и порождающих столь же бессвязную и бессистемную активность в виде массы ненужных движений, болтовни и т. д. «Приятное» самочувствие бросается в глаза.

При настоящей «мании» дело сложнее — там уже на почве ненормального течения психического подбора совершается глубокая общая дезорганизация системы.

102

Попытку «объяснения» этой жизненной самостоятельности я дал в статье «Universum» (наст. изд., Книга первая. — Ред.).

103

В сфере познания ассоциации по сходству (формы обобщения) в общем, как мы видели, более основаны на гармонии объединяемых переживаний, чем ассоциации по различию (формы различения), в которых играет известную роль конкуренция переживаний. И характерно, что в рассматриваемом нами психическом типе первый тип ассоциации решительно преобладает над вторым: общему в явлениях придается наибольшее значение, различия сравнительно слабо воспринимаются.

104

В литературе этот тип всего ярче представлен «Брандом» Ибсена.

105

Психоневроз «меланхолия» представляет крайний случай преобладания отрицательного подбора при крайне бедном содержании переживаемого. Страшно интенсивный отрицательный подбор устраняет из сознания или до крайности ослабляет все переживания, кроме тех, которые вновь и вновь вызываются внешними для сознания органическими причинами (судорожное состояние сосудодвигательной системы). Эти мучительные переживания заполняют поле сознания и влекут за собой свои ассоциации, легко понять — какие. Ведь раньше те же состояния сосудодвигательной системы выступали при тягостных эмоциях — тоски, страха, стыда — в связи с соответственными образами чего-нибудь печального, ужасного, позорного. Вот эти образы и выступают в сознании без конкуренции и налагают свою печать на высказывания меланхолика (грусть, презрение к себе, самоотрицание). Активность в общем чрезвычайно подавлена, только иногда мучительная эмоция вызывает такую сильную волевую реакцию, что ее не в силах подавить отрицательный подбор, и она бывает тогда неудержима (raptus melancholicus).

106

В конечном счете всякая психическая форма является жизненно прочной именно постольку, поскольку находится в гармоническом соответствии с наиболее повторяющимися влияниями среды (см. в «Критике чистого опыта» Авенариуса главы о «Multiponiblen»). Но эта гармоническая связь в психике высшего типа может быть косвенной, и она всегда такова именно для высших, монистически-организующих форм (широкие обобщения, например).

107

Передаю мысль Гейне не в точных его выражениях, потому что случайно не имею под рукою книги, но ручаюсь за верность передачи по существу.

108

Систематическое употребление метафор из своей «специальной» области, характерное для всех «специалистов», есть уже само по себе выражение процесса организации всего опыта в формах опыта специального. Ибо слово и понятие нераздельны, и метафора вносит новую окраску в то понятие, к которому она применена. См. «Философию мысли» М. Мюллера.

109

Отношение труда к психическому подбору представляет громадный теоретический и практический интерес, и я надеюсь еще специально заняться выяснением этого вопроса впоследствии.

110

Я оставил еще в стороне те случаи, когда отдельные наставники становятся к ученикам в «хорошие», полутоварищеские отношения. Для учеников эти наставники приблизительно то же, что для пролетариев — идеологи их движения, выходящие из буржуазии, — своеобразная вариация товарищеской среды.

111

Товарищеская среда в самой своей организации до известной степени осуществляет принципы свободы и равенства, а более тесные товарищеские кружки в своих пределах — и принцип братства. Противоречия общих социальных условий, напротив, тесно связаны в опыте с резкими проявлениями несвободы, неравенства, борьбы всех против всех. Положительная аффекциональная окраска первого ряда переживаний и отрицательная — второго составляют общую психологическую основу для активного идеализма жизни в современных его формах.

112

Sans phrases (фр.) — без лишних разговоров, без обиняков.

113

Было бы естественно в ряду этих иллюстраций на первом месте поставить психологию подражания как факта, имеющего основное значение для психического общения людей. Но с точки зрения вопроса о психическом подборе пример этот является менее интересным, чем другие, — анализ процессов подражания показывает, что по существу они сводятся всецело к ассоциации по смежности и явлениям «привыкания», которые уже были рассмотрены нами; к тому же нам не хотелось бы лишний раз повторяться — вопрос о подражании мы разбирали в прежней своей работе «Познание с исторической точки зрения» (с. 109–113).

114

Quantite negligeable (фр.) — ничтожно малая величина.

115

С довольно родственной точки зрения Г. Зиммель в своей «Einleitung in die Moralwissenschaft» подвергает принципиальной критике психический эффект «раскаяния». «Раскаяние» есть своеобразное болезненное состояние психики, сводящееся к длительной фиксации в поле сознания «греховных» или «преступных» комплексов в окраске сильного отрицательного аффекционала. Исторически высокая склонность к «раскаянию» была развита в человечестве именно долгим воспитанием его при помощи системы «наказаний» и есть, так сказать, ее «субъективное отражение».

116

Мы оставляем в стороне целый ряд еще иных способов воздействия человека на человека, как «приучивание», «внушение» без гипноза и с гипнозом, и т. д. Этого требуют рамки нашей статьи. Но если читатель попробует сам приложить к этим явлениям приемы, основанные на идее психического подбора, то, как нам кажется, он может легко убедиться, что идея эта нигде не встречает действительных противоречий и дает живое освещение самым разнообразным фактам из этих, как и из других областей психического опыта.

Психопатология — такое же законное поле применения идеи психического подбора, как «нормальная» психология. Данные той и другой одинаково должны дать материал для научно-организованных практических применений этой идеи.

117

Этим фактическим преобладанием «внесознательной» иннервации объясняется, как мы полагаем, в значительной мере и то обстоятельство, что вопрос о самом существовании «иннервационных ощущений» так долго оставался нерешенным и даже, до весьма недавнего времени, чаще решался отрицательно.

118

Мы взяли наиболее типичный пример — труд, изменяющий отношение системы к «внешней среде». Но возможен, как мы знаем, и труд, изменяющий непосредственно только внутренние отношения психической системы, например труд выработки себе мировоззрения, воспитания в себе характера и т. п. Но в этих (производных, вторичных) формах труда обнаруживается только относительность понятия «среды». Если человек ставит своей целью выработку цельного мировоззрения, стройной познавательной организации опыта, то это значит, что известные области или стороны его психического опыта неорганизованы и дисгармоничны и «воспринимаются» самой психикой в отрицательной окраске (т. е., выступая в поле сознания, окрашивают его отрицательным аффекционалом). Эти области и стороны психической системы и составляют для более организованной ее части ту «среду», которая преобразуется процессом труда. Единство психики отнюдь не имеет абсолютного характера, и взаимная неприспособленность одного и другого какого-нибудь ряда ее комплексов делает один из них «внешней средой» для другого, внешней лишь относительно, разумеется. Термин «среда» применяется при этом к менее организованному ряду.

119

Пример рациональных применений — «интересный» и «приятный» труд как воспитательное средство. Пример нерациональных — принудительный труд как «исправительное» средство. Принудительный труд есть растрата энергии, которая, вообще говоря, не вознаграждается соответственным или большим возрастанием энергии, являющимся в результате этой же растраты (противоположный случай может быть только исключением). Поэтому он представляет из себя не более как частный случай «наказания» и подлежит всей той критике, которой подлежит принцип «наказания». При известных условиях и он, следовательно, «полезен» для психического развития, но только при известных условиях, и эта полезность есть всегда дифференциальная величина — полезность «меньшего из зол».

120

Не совсем отсутствует. Его нет в основных понятиях и во всей работе, кроме главы о «конгрегальных системах». Там оно неожиданно, в противоречии с предыдущим и последующим, всплывает на поверхность, держится без пояснений несколько минут и затем вновь бесследно исчезает. Глава эта — совершенно особенная, она не сливается органически с остальной работой, написана под явным влиянием дарвинистических идей, тогда как в общем Авенариус — безнадежный ламаркианец.

В «Указателе» книги имеются термины «Verminderung des Vital-Erhaltungswertes» [ «уменьшение жизненной сохранности» (нем.)] и нет термина «Vermehrung des Vital-Erhaltungswertes» [ «увеличение жизненной сохранности» (нем.)].

121

Да и помимо этого усиленная ассимиляция в самих высших центрах никогда не совершается вполне гармонично, физиологическое состояние клеток становится менее устойчивым, и за известным пределом их энергия начинает рассеиваться. И наконец, ассимиляция, вполне гармоничная также за известным пределом, может переходить в рассеяние энергии, если данное строение клетки и окружающих тканей допускает разность напряжений энергии между ними не больше определенной величины.

122

Физиологам хорошо известно, что недостаток питания есть уже сам по себе раздражение.

123

Правда, имеются при этом и такие высказывания: «приятно, что боль уменьшается». Но это вторичное, отраженное удовольствие не изменяет основного факта страдания. Происхождение его таково: большая отрицательная жизнеразность в 1000 единиц захватила целый ряд частичных систем мозга L, М, N и т. д. Приспособляясь к положению, системы эти повысили ассимиляцию, хотя далеко не настолько, чтобы покрыть жизнеразность. Когда жизнеразность уменьшилась, эта повышенная ассимиляция не исчезает сразу, и временно в некоторых из систем она получает перевес над дезассимиляцией; к этим системам и относится чувство удовольствия. Конечно, это именно те системы, которые затронуты наиболее косвенно, — обыкновенно высшие системы: радость по случаю уменьшения боли имеет всегда несколько отвлеченный характер.

124

С точки зрения моей теории аффекционал вместе с его знаком (+ или —) и есть прямо производная от величины энергии системы С по времени (если эта величина энергии есть q, а время — t, то dq/dt есть точное выражение аффекционала с его изменяющимся знаком).

125

«Жизнь и психика», «Эмпириомонизм», кн. I (наст. изд., с. 37–84. — Ред.).

126

«Негrn Е. Diihring's Umwalzung der Wissenschaft», S. 81–88 (3-te Aufl. 1894).

127

«Вечные истины в последней инстанции» (нем.).

128

Впрочем, если память меня не обманывает, и у Энгельса в других произведениях можно встретить отдельные выражения, близкие по смыслу к точке зрения Бельтова (указать определенно сейчас не могу, так как не имею этих книг под рукою). Но если у Энгельса и есть в этом вопросе случайная непоследовательность, это сущности дела не меняет; к тому же «Анти-Дюринг», несомненно, одна из его основных работ по философии.

Приведу еще одно решительное заявление Энгельса, в сущности прямо совпадающее с той точкой зрения, которую я здесь защищаю:

«…Но насколько юной является еще до сих пор вся история человечества, и насколько смешно было бы приписывать нашим современным взглядам какое бы то ни было абсолютное значение, это видно уже из того факта, что вся история до настоящего времени может быть обозначена как история периода времени от практического открытия превращения механического движения в теплоту (добывание огня трением. — А. Б.) до открытия превращения теплоты в механическое движение» (паровые машины. — А. Б.). Это написано также в «Анти-Дюринге» (3-te Aufl., S. 113–114).

129

Я имею в виду, например, те случаи прогрессивного паралича, когда врачу уже не удается ничего уловить остающегося от прежней личности больного и вообще ничего от «человека», а все-таки «пациент» еще «жив».

130

Впрочем, насчет эмпириокритицизма сам тов. Бельтов в одном месте признает, что на известных условиях он может быть избавлен от общей анафемы и признан не противоречащим материализму. Условие, не вполне ясное по формулировке, заключается в том, чтобы для этой школы опыт был только «предметом исследования, а не средством познания» (Предисловие к рус. перев. «Людвига Фейербаха» Энгельса, изд. 1906 г., с. 6). Дело эмпириокритицистов — разобраться в этой формулировке и принять или не принять условие.

131

Физический опыт, результат долгой социальной обработки человеческих переживаний, постоянно меняющийся в своем содержании и формах в зависимости от развития науки, не следует смешивать с «природою», о которой говорит г. Бельтов. Этой «природе» в эмпириомонистической картине мира соответствуют те низшие «непосредственные комплексы», которые должны быть «подставлены» на место «неорганических» и низших «органических» комплексов опыта (выражаясь в терминах Канта и тов. Бельтова — «вещи в себе» этих комплексов опыта).

132

Это в особенности сильно сказывается в моей первой философской работе — «Основные элементы исторического взгляда на природу» (1899), но отчасти и в «Познании с исторической точки зрения» (1901).

133

Я совсем не касаюсь «имманентной школы»*, потому что это только промежуточная форма между кантианством и эмпириокритицизмом. В выработке моего мировоззрения она не имела значения еще и потому, что с нею я ознакомился позже, чем со школою Маха-Авенариуса.

134

Об этом см. сборник «Из психологии общества», статью «Авторитарное мышление», и «Эмпириомонизм», Книга II, статью «Вещь в себе».

135

Этим вопросам посвящены статья «Развитие жизни в природе и обществе» в книге «Из психологии общества» и почти вся предлагаемая теперь читателю книга (особенно статья «Исторический монизм»).

136

Вот характерная цитата из книги Бельтова: «Как вы хотите, например, чтобы Шатобриан сочувствовал старой эстетической теории, когда Вольтер — ненавистный, зловредный Вольтер! — был одним из ее представителей» («К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», с. 172). Конечно, случается, что одни идеологи очень сильно сердятся на других; но можно ли делать из этого историко-философскую теорию?

137

Все это излагается и обосновывается в статье «Идеал познания» («Эмпириомонизм», Книга I).

138

С точки зрения изложенных соображений «вещь в себе» и «явление» относятся так, как, положим, скорость и ускорение или, чтобы взять пример конкретнее, как постоянный электрический ток в нерве и отрицательное колебание этого тока, образующее «нервный ток» (проводящий по нерву возбуждение).

139

Все это обстоятельно изложено в статье «Жизнь и психика» («Эмпириомонизм», Книга I).

140

Для полноты и единства картины необходимо решение еще одного вопроса — вопроса о перерывах опыта, о том, почему разъединено «сознание» различных людей, почему все «непосредственные комплексы» не сливаются в одно сплошное целое, а Вселенная не образует таким путем единого всеобщего хаотического «сознания». Вопрос этот рассматривается в статье «Universum» (1-я часть этой работы); здесь мне не хочется затягивать и усложнять изложения.

141

См., например, предисловие к книге «Критика наших критиков».

142

См. примечания к переводу «Людвига Фейербаха» Энгельса. Спб., 1906, с. 121.

143

Вдвойне нехорошо то, что эту явную путаницу тов. Плеханов вносит в популярную брошюру, рассчитанную на совершенно несведущих читателей (примечания к русскому переводу брошюры Энгельса о Л.Фейербахе).

Тов. Н. Валентинов в журнале «Правда» не раз порицал меня (также без аргументации) за то, что я не эмпириокритицист. Упрек справедлив; и в свое оправдание я приведу только один довод, именно тот, что эмпириокритицизм меня не удовлетворяет.

В газете «Искра» (№ 77) против меня полемизировал — с точки зрения тов. Бельтова — тов. Ортодокс. То, что тов. Ортодокс вносит своего в эту полемику, можно свести к трем пунктам:

1) Тов. Ортодокс не знает разницы между «психологией» и «идеологией», наивно считая их за одно и то же, он протестует против признания необходимой связи между развитием социального инстинкта и возникновением общества. Социальный инстинкт — «психологический фактор», полагает тов. Ортодокс, а потому его нельзя считать причиною общественной организации. Что социальный инстинкт есть «первоначальная причина» общественной организации, этого я и не думал говорить; но что он есть первично-необходимая и всеобщая форма социальной организованности, это несомненно. Тов. Ортодоксу неизвестно, что в биологическом развитии проявления социального инстинкта существуют уже там, где еще нет «общества» в точном смысле слова, т. е. системы сотрудничества, и тов. Ортодокс, по-видимому, не понимает, что без той связи, которая биологически создается первоначально именно в форме этого инстинкта, общество не могло бы возникнуть.

2) Тов. Ортодокс из трех статей критикуемой им первой книги «Эмпириомонизма» прочитал только одну — первую — статью о развитии форм опыта и потому победоносно задает мне вопросы («Откуда взялся волк?»…), относящиеся к материалу, организуемому этими формами, и находящие вполне определенный ответ во второй и третьей статьях.

3) Тов. Ортодокс неверно цитирует и искажает мои мысли. Он приписывает мне слова: «общественное бытие и общественное сознание в полном смысле тожественны»; у меня же сказано — «в точном смысле этих слов», каковой смысл и был перед этим тщательно разъяснен мною. Я указывал в этом месте, что все социальное психично, т. е. при точном (принятом, например, в психологии) употреблении терминов должно быть отнесено к области «сознания», которая, как я при этом отмечал, гораздо шире области собственно социального. Сам тов. Ортодокс в другом месте называет эту же мысль «банальной и очевидной истиной»; а здесь, подменивши одно слово, он затем приписывает мне такую точку зрения: «бытие есть продукт сознания, т. е. идеологии». Оставляя в стороне невежественное смешение сознания с идеологией, совершенно ясно, что тов. Ортодокс сам сочинил для меня эту ересь.

Со своей стороны, по всем трем пунктам я выскажусь кратко и дам тов. Ортодоксу три полезных совета:

1) «Невежество не аргумент»: чтобы рассуждать о философии, надо быть знакомым с наукою. Следует учиться.

2) То, что критикуешь, надо прочитать; иначе критика не достигнет цели.

3) Не следует искажать слов и мыслей противника, хотя бы это чрезвычайно облегчало задачу его опровергнуть; ибо такое искажение будет обнаружено, когда противник этого пожелает и найдет для этого время.

144

В этом смысле у тов. Бельтова можно встретить удивительные недосмотры вроде замечания (на с. 152 книги «К вопросу о развитии монистического взгляда…») о том, что психология рабочих «приспособляется к будущим отношениям производства». Если бы это не было, как я полагаю, просто недосмотром, то это было бы грубым уклонением в сторону исторического идеализма («будущие отношения» в настоящем могут существовать лишь идеально и в то же время вдруг оказываются реально-определяющей силою для развития пролетарской психологии).

145

Первое из этих двух выражений легко может быть принято за простую тавтологию: ведь сама «приспособленность» или «неприспособленность» жизненных форм сводится именно к факту их сохранения или разрушения; «сохраняются формы приспособленные» — это, следовательно, все равно что «сохраняются формы сохраняющиеся»… Второе выражение прямо указывает на сущность дела — роль среды в сохранении или разрушении жизни; оно свободно от тавтологии и сразу указывает путь биологического исследования: причины сохранения или разрушения жизни надо искать в ее среде. Этим, между прочим, исключается абсолютная внутренняя причинность жизни, несводимая к внешним причинам («виталистическая»).

146

Вопроса об «изменчивости» форм, дающей материал для всякого подбора, я здесь не касаюсь, потому что все, что о нем можно сказать в пределах самой общей его постановки, сводится к одному: «изменчивость» тожественна с «причинностью» вообще и гораздо шире специально биологической причинности — подбора форм, который можно, в случае надобности, рассматривать как частный случай их «изменения» в ту или другую сторону. Согласно идее причинности, исходная точка всякого изменения форм лежит в конечном счете всегда в их среде; и дело более конкретного исследования — выяснять частные закономерности изменения форм в зависимости от их среды, как и закономерности подбора изменений. Некоторые из таких частных закономерностей выступят перед нами в дальнейшем изложении.

147

Мне уже несколько раз приходилось более обстоятельно, чем здесь, писать о принципе «подбора» в его более общих и более частных применениях («естественный подбор», «психический», «социальный подбор» — в первый раз в моей юношеской работе «Основные элементы исторического взгляда на природу», затем в книге «Познание с исторической точки зрения», затем в статье «Развитие жизни в природе и в обществе» — сборник «Из психологии общества», затем в статье «Психический подбор» («Эмпириомонизм», кн. II). Здесь я поэтому стараюсь как можно менее повторяться, останавливаясь лишь на том, что имеет самое близкое и непосредственное отношение к задаче данной работы.

148

Обо всем касающемся подбора психических форм говорится обстоятельно во 2-й Книге «Эмпириомонизма» (статья «Психический подбор»).

149

Я не говорю здесь об энергии психических процессов, входящих, несомненно, в состав социальных, потому что, согласно выясненному мною в предыдущих работах («Эмпириомонизм». Кн. I, с. 49–57; Кн. II, с. 45–48) (наст. изд., с. 32–36, 133–135. — Ред.), психические явления представляют собою ту же сумму энергии, что и соответствующие им физиологические: разница только в способе восприятия, более прямом и более косвенном, а он не изменяет количественных отношений энергии.

150

Это возрастание сопротивлений внешней среды необходимо вытекает из того факта, что для своего сохранения жизненная форма истощает те «жизненные средства», которые для нее находятся во внешней среде; а если бы даже сумма этих средств для данной формы оказалась относительно неограниченной (как, например, сумма солнечного света, углекислоты и воды для растений в атмосфере и почве), то все равно общее развитие и рост жизни в окружающей среде повели бы к вытеснению и гибели такой формы, которая только сохраняется, не развиваясь (например, у такого растения другие, разрастаясь вокруг, отняли бы солнечный свет своей тенью и воду своими корнями и т. п.).

151

См.: Эмпириомонизм. Кн. I, статья «Жизнь и психика» (наст. изд., с. 59–66. — Ред.).

152

Я должен заметить, что применение терминов математического анализа здесь отнюдь не простая «аналогия». Законы математического анализа применимы всюду, где есть «величины»; и если жизненные процессы измерять в громадном большинстве случаев очень трудно, это еще не значит, чтобы за ними можно было принципиально отрицать характер изменяющихся величин.

153

Чтобы быть точным, я отмечу, что это не есть всеобщая и необходимая черта социальных комплексов. Человеческая личность, взятая со стороны ее социального генезиса и ее исторической роли, есть также социальная форма, а здесь пространственная непрерывность имеется налицо. Точно таким же образом мы можем рассматривать как «социальный комплекс» и известную часть психофизиологической личности, часть, являющуюся элементом более широкого социального комплекса, например систему идеологических элементов отдельной психики, входящую в состав «идеологии» группы или класса. Человек есть существо социальное в гораздо большей мере, чем обыкновенно думают и замечают.

154

Я намеренно говорю здесь только о «физиологической» стороне явлений, потому что мы уже признали, что «психическая» их сторона различается с «физиологической» только способом восприятия, а с точки зрения энергетики и подбора тожественна с нею, так что для исследования мы можем всегда брать за основу ту из них, которая для нас удобнее.

155

Обращаю внимание читателя на то, что указанные мною условия относятся только к непосредственному и прямому распространению подбора с одних частей социального комплекса на другие; да и здесь оно является неизбежным лишь при достаточной силе подбора (возрастания или понижения энергии) и при достаточной жизненной связности организмов. Этим не отрицается возможность косвенного распространения процессов подбора и при отсутствии той «пространственной непрерывности», о которой шла речь.

156

Это суммарное понятие охватывает не только неорганическую и органическую «вне-социальную» природу, но — для каждого данного общества — и другие общества, ведущие отдельное от него существование.

157

Я не буду здесь останавливаться на развитии этой методологически очень важной мысли, против которой так грешат, например, некоторые экономисты, включающие отдел «о потреблении» (в смысле личного потребления) в курсы политической экономии — науки социальной. Все дальнейшее косвенно послужит к выяснению и освещению этой идеи. В моей первой философской работе «Основные элементы исторического взгляда на природу» ей посвящена значительная часть 4-го раздела (ч. IV. «Общество»), где верная в основе мысль развита в юношески незрелой и неуклюжей форме. Эти недостатки устранены, я полагаю, в работе «Из психологии общества», с. 50–77.

158

В высшей степени неточно к средствам производства и его продуктам относить термин «социальная среда людей». Это — объекты внешней природы, среда, преобразованная социальным трудом, но отнюдь не «социальная». Такое обозначение соответствует только среде, слагающейся из социальных форм, которые реально неотделимы от социальных существ. «Социальное» для нас лежит в рамках «человеческого», а не того, что вне человека.

159

Во всяком случае, если бы еще требовались доказательства для этого положения, то массу их дает вся литература историко-материалистической школы, выясняющая зависимость всякого социального развития от «роста производительных сил» общества, т. е. от его технического прогресса. Важным доказательством является также возрастающий перевес технического процесса над остальной социальной жизнью по мере приближения от современной культуры к первобытным, зародышевым формам социальной жизни. См. «Из психологии общества», с. 53–56.

160

Это, собственно, «неполные психически-двигательные реакции»; они представляют собой начальные фазы «полной психической реакции», которая завершается волевым актом и выражается в «действии». Подробный анализ их жизненного значения и их происхождения из «полных психически-двигательных реакций» дается в «Познании с исторической точки зрения», с. 63–77.

161

«Истинность» тех или иных познавательных форм выражается именно в возможности строить на них «практику», не приходя к противоречию, т. е. в конечном счете в их пригодности для координирования действий. Маркс ясно и энергично формулировал этот жизненный смысл всякого познания. Из позднейших мыслителей Э. Мах чрезвычайно отчетливо выяснял реальное значение и генезис познавательных функций — роль познания как орудия в жизненной борьбе и его происхождение из техники. Организующий, координирующий характер познавательных форм по отношению к человеческому труду я постоянно отмечал и подчеркивал во всех своих работах, начиная с «Краткого курса экономической науки». Более полное, чем здесь, резюме этих соображений см. в работе «Из психологии общества», с. 63–67.

162

О значении «норм» в социальном процессе см. посвященную специально этому вопросу мою работу «Цели и нормы жизни» в книге «Новый мир» (М., 1905); см. также «Из психологии общества», с. 68–73.

163

«Из психологии общества», с. 73–74, примечание.

164

Конкретнее о генетической связи двух областей социального процесса см. в моей работе «Из психологии общества» (с. 77–81).

Читатель, может быть, найдет в этих главах утомительными крайне сжатые и беглые указания на обширные и важные группы фактов и рядом с этим — ссылки на другие мои работы. Но при всем желании я не мог придать изложению иного характера. Обстоятельно повторять то, что я писал уже раньше, было бы крайне неудобно, да и невыгодно для систематичности изложения, для его пропорциональности в рамках небольшой работы. Неприятная же для меня необходимость ссылаться на свои собственные произведения вытекает из того обстоятельства, что как ни мало, вероятно, нового в излагаемых мною мыслях, но в такой связи и в таком освещении, в каких мне приходится брать их для моей задачи, я не встречал или почти не встречал их изложения в известной мне литературе, даже в наиболее мне родственной.

165

Только в познавательно-научной абстракции создается разграничение между восприятием (или представлением) и действием (или стремлением). Это — различные фазы психической реакции вообще, они жизненно нераздельны настолько, что даже в неполных психических реакциях не могут совершенно отсутствовать элементы того или другого рода. Комплексы социально-технические в психике каждого человека также, конечно, слагаются из тех или других элементов. См. «Познание с исторической точки зрения», с. 67–77 и «Из психологии общества», с. 78–81.

166

По поводу последнего примера я только сделаю одно замечание терминологического характера. Фактическое распределение собственности принято обыкновенно относить к «экономике», которая противополагается «идеологии»; мы же видели, что здесь дело идет об идеологическом приспособлении. «Экономика» вообще — пограничная область: под этим именем объединяют отношения сотрудничества (в производстве), с одной стороны, и отношения собственности (в распределении) — с другой. Первые представляют собой выделенную путем абстракции социальную характеристику непосредственного технического процесса, вторые — ближайшую к техническому процессу группу первично организующих идеологических комбинаций. Для задач экономиста в его специальном исследовании такое объединение не связано ни с какими неудобствами, по крайней мере, при исследовании новейших, меновых и капиталистических обществ. Для наших, философских, целей гораздо важнее точное разграничение технических и идеологических элементов в пограничной области. См. также «Из психологии общества», с. 36, примечание.

167

То же относится и к «слову», когда оно не произносится, а только мыслится.

168

Социально-техническое приспособление заключается отнюдь не в орудии, а в его производстве и применении; элементы такого приспособления суть психофизиологические комплексы в человеческих организмах, а не предметы неодушевленные, не растения, не животные… В самом орудии нет ничего социального, это просто комплекс из внешней природы; социальный же мир — это высшая форма биологической организованности. Я не стану здесь дальше развивать и вновь обосновывать эту слишком простую мысль (см. «Из психологии общества», с. 53–54). Я попрошу только читателя, во избежание всякого недоразумения, не забывать в дальнейшем, что в вопросе о техническом развитии, как и о развитии идеологическом, дело идет о формах человеческой жизни, а не о чем-либо ином и что поэтому здесь вполне уместны понятия «психического подбора», «естественного подбора» и т. п., как способов проявления «подбора социального». Выражения «развитие орудий», «развитие средств производства» представляют собой только метафоры.

169

Сюда же относятся и все те «неудачные изобретения», которые, возникая в головах людей, не могут реализоваться в действительности, потому что заключают в себе ошибку расчета: perpetuum mobile, полеты людей на крыльях, постройка машин, которые не действуют, и т. п. Здесь, кстати, для выяснения понятий я обращаю внимание читателя на то, что изобретательская деятельность в сфере создания и усовершенствования непосредственных приемов борьбы с природой относится к техническому процессу постольку, поскольку «изобретатель» имеет дело только с внешней природой. «Идеология» начинается там, где результаты этой деятельности социализируются путем передачи или социально регулируются посредством норм.

170

Первый пароход, изобретенный за сто лет до Фультона, был просто разломан толпою, а его изобретателю Папину просвещенными властями было запрещено применять столь преступный способ передвижения. Пароход Фультона Наполеон I назвал «детской игрушкой».

171

Обыкновенно, когда полудиким племенам приходится поневоле слишком быстро усваивать элементы цивилизации, начинается прогрессивное вымирание этих племен. Было бы ошибочно приписывать этот процесс исключительно водке и сифилису, приносимым культурными гостями. Вымирание наблюдается и там, где действие этих факторов сравнительно ограничено, да и нельзя сказать, чтобы дикари отличались вообще слабым здоровьем. Быстрая ломка форм жизни, мышления, привычек, напряженное усвоение извне навязанного «нового» — все это ведет к колоссальной растрате нервной энергии, к чрезмерной работе психической системы, которой ставится задача устранять бесчисленные противоречия, возникающие из неприспособленности старой, консервативной организации к новому, текучему содержанию. Эта чрезмерность нервно-психической работы должна, в силу необходимого антагонизма между напряженностью психической жизни и генеративной деятельности, замедлять размножение и понижать жизнеспособность новых поколений. Недостаточно пластичная система гибнет под наплывом нового содержания, которому не в силах оказать достаточного сопротивления.

172

Некоторые еще из относящихся сюда соображений см. в работе «Из психологии общества», с. 83–85, где весь вопрос затронут в более популярной форме.

173

См. «Из психологии общества» — вся статья «Авторитарное мышление» (с. 95-157) и еще раньше — «Познание с исторической точки зрения» (с. 187–213).

174

Чтобы не останавливаться на частном примере, я не вхожу здесь в разъяснение тожества обоих принципов. Популярное изложение этого вопроса см. в моей работе «Основные элементы исторического взгляда на природу», в главе, посвященной «третьей стадии развития причинности» (см. параграф шестой части I указанной книги. — Ред.).

175

Схематический обзор развития и предельных форм того и другого социального отношения я дал в популярном виде в статье «Собирание человека» (книга «Новый мир», М., 1905). Понятие «сословия» (юридически обособленной части общества) для нас здесь не представляется полезным в анализе. «Сословием» бывает или класс, или социальная группа.

176

Т. е. функции, для которой основная переменная (в данном случае — время) служит логарифмом, показателем степени (например, у = а^>x).

177

Более обстоятельная и детальная обрисовка этой тенденции дана в «Кратком курсе экономической науки», изд. 8-е (М., 1906), с. 212, 218–220, 294–296, а также в «Новом мире», с. 37–40.

178

Схематический характер всей этой работы не позволяет мне сколько-нибудь останавливаться ни на основных проявлениях консерватизма организаторского социального сознания, ни даже на тех влияниях, которыми оно ограничивается и нередко маскируется. Обо всем этом я писал в статье «Авторитарное мышление» (книга «Из психологии общества», с. 104–111).

179

Буржуазный позитивизм с его пустыми, чистыми абстракциями есть только более высокая форма буржуазной метафизики, в которой такие же абстракции еще не лишены остатков фетишистической оболочки. Взаимный переход этих форм легко наблюдать у таких мыслителей, как Спиноза, Кант, Спенсер.

180

Здесь кстати будет маленькое пояснение по поводу мелкой буржуазии, которую обыкновенно называют «классом». С точки зрения принятого нами критерия, по которому классовое деление основывается на дифференциации организаторской и исполнительской роли, мелкая буржуазия не класс, а недифференцированный социальный тип, эмбрион двух классов одновременно, буржуазии и пролетариата, аморфная масса, из которой кристаллизуются классы. Потому и возможно общество, состоящее из одной мелкой буржуазии, но не из одних капиталистов или одних наемных рабочих. Отсюда и та неустойчивость идеологического типа, которая свойственна мелкой буржуазии, но несвойственна настоящим «классам», с установившимися тенденциями социального подбора. Но в капиталистическом обществе и мелкая буржуазия получает некоторые черты «класса», поскольку экономически и политически принуждена испытывать «подчинение» капиталу.

181

Отчасти я сделал это в другой работе — «Из психологии общества», с. 103–104 и 107–108.

182

Представление и понятие о каком-нибудь трудовом действии есть, разумеется, менее живая и интенсивная психофизиологическая реакция, чем само выполнение действия.

183

Еще раньше меновых сношений потребность общей защиты от нападающих врагов создает более или менее широкие союзы и соглашения общин. Но дифференцирующего влияния в сколько-нибудь сильной степени эти комбинации не оказывают, так как общая борьба непосредственно сближает и организаторов, и исполнителей.

184

«Рабами» назывались первоначально все те члены патриархальной общины, которые не были связаны с нею кровным родством, принятые в общину иноплеменники, захваченные на войне пленники и т. д. Положение их очень мало отличалось от положения остальных членов общины, подчиненных ее главе, и совершенно не соответствовало нашей обычной идее «рабства». Впоследствии, когда община подверглась классовому дифференцированию, «рабами» (уже в новом, более суровом смысле) оказались все, кроме собственной семьи господина.

185

Читатель по этому поводу, может быть, вспомнит об «ученых рабах», которые были знакомы с искусствами, литературой, философией, а иногда, хотя редко, и самостоятельно работали в этих областях. Но такие рабы в общем являлись исключением, и сама их образованность в громадном большинстве случаев имела характер ремесленной дрессировки. Это положение изменяется лишь в позднейших фазах развития рабства, когда господа и организаторскую роль в производстве все более перелагают на рабов, что изменяет психологию последних.

186

Напомню читателю, что я пишу не экономическое исследование и потому не могу останавливаться на вопросе о причинах возрастания размеров рабовладельческих хозяйств, упадка наиболее мелких из их числа и т. п.

187

В позднейшей, феодальной версии христианства — в католицизме — этот идеологический скачок несколько смягчен: там святые обладают более или менее самостоятельными правами на вмешательство в ход естественных явлений и могут передавать часть своей власти своим мощам, изображениям, одежде и т. п.; им можно молиться, как меньшим богам, а Богородица представляет прямо промежуточное звено между высшим Богом и этими низшими. Такая конструкция вполне соответствует самому характеру феодальной зависимости, значительно смягченной по сравнению с зависимостью рабовладельческого мира. В цепи вассалов-сюзеренов переходы от одного звена к другому не так резки, и высший сюзерен, король или даже папа, не так резко отделяется от следующих за ним.

188

Чтобы не усложнять вопроса, я не касался хода развития и судьбы других классов античного общества, потому что не им принадлежала определяющая роль в жизни и гибели древнего мира. Крестьянство и ремесленники, подавленные конкуренцией крупных рабовладельческих хозяйств, разоряемые войнами, которые велись ради добывания рабов, достававшихся, конечно, в конце концов, крупным рабовладельцам, истощаемые ростовщичеством со стороны этих последних, не могли ни в каком случае послужить поддержкой для падающего здания. Пролетариат паразитов только ускорял истощение социального целого.

189

Поэтому, между прочим, такое громадное значение для социального развития имеет уменьшение рабочего дня.

190

Разумеется, для того, чтобы оно совершалось, необходимы определенные условия со стороны технического прогресса; но раз эти условия есть, развитие это не встречает тех замедляющих препятствий, которые указаны в нашем сопоставлении.

191

См., например, «Из психологии общества», статью «Авторитарное мышление», с. 145–149 и статью «Развитие жизни», с. 75–77, а также книги «Познание с исторической точки зрения», с. 198–200 (несколько иной способ анализа) и «Новый мир», с. 30–33.

192

В области одной из самых точных наук — физики — Эрнст Мах блестяще показал, как почти каждое научное понятие, кристаллизуясь, приобретало свойства фетиша, т. е. из простого обозначения ряда фактов превращалось в «объясняющее» их «свойство» или «силу» или «сущность» вещей. Особенно поучителен у этом отношении, на мой взгляд, анализ «температуры» в «Wflrmelehre» и «массы» в «Die Mechanik in ihrer Entwicklung» (анализ «энергии» ошибочно усложнен несколькими «корнями», причем, конечно, упущен основной, социальный «корень»). Но, разумеется, Маху чуждым осталось то мировоззрение, которое одно в силах радикально уничтожить самый фетишизм понятий, выяснивши его объективные, внепознавательные основы.

193

В общем, крупной буржуазии свойственна материалистическая окраска в силу, конечно, технически-прогрессивной роли этого класса. «Идеализм», генетически связанный с религиозными мировоззрениями и обыкновенно соединяющийся с ними, более свойствен сословно-авторитарным классам, например феодалам, дальше отстоящим от техники и науки. Мелкая буржуазия, выделяющаяся из феодальной системы отношений в силу своего консерватизма, поддерживаемого борьбою за сохранение своего социального положения, долго удерживает религиозные и идеалистические тенденции. Крупная буржуазия, в свою очередь, как увидим, обнаруживает эти тенденции в эпоху своего упадка и вырождения, когда она становится авторитарна и консервативна.

194

В своем изложении я, в интересах краткости и единства, не касаюсь вовсе первой ступени развития трудового пролетариата — рабочих мануфактуры. На этой стадии рабочий, благодаря крайней узости опыта, вытекающей из мелочной специализации труда, и благодаря значительному консерватизму, вытекающему из (относительной) неподвижности техники в каждой данной узкой специальности, гораздо ближе стоит к рабам древнего мира и лишь в ничтожной мере проявляет способность к идеологическому развитию в самостоятельном направлении (а также и к классовой борьбе).

195

Эта фаза развития пролетарской идеологии находит свое принципиальное выражение в идее производительных рабочих ассоциаций.

196

Обо всем этом здесь не приходится говорить подробно, но я не раз довольно обстоятельно излагал основные черты этих процессов, прежде всего в «Кратком курсе экономической науки» (в параграфах о технике и сотрудничестве, отделы «Машинный капитализм» и «Социалистическое общество»). Затем в книгах «Из психологии общества», с. 151–155 (статья «Авторитарное мышление») и «Новый мир», с. 37–49.

197

Я беру здесь слово «эволюция» в первоначальном, более узком значении этого слова, какое сохранилось, например, в эмбриологии: развитие сходного из сходного, чуждое качественного преобразования форм.

198

Слово «нравственность», относящееся к области норм принуждения, здесь не вполне подходит. Психология свободы чужда собственно «нравственного», т. е. категорически-императивного элемента.

199

Энергия, как организующее методологическое понятие, очевидно, может найти себе место и по отношению к психическому опыту, и для познания с его монистической тенденцией попытки такого применения обязательны и неизбежны. Но энергия как физическая «субстанция» не может быть одновременно и «психической» субстанцией (т. е. «душой»).

200

Слово «материализм» в применении к пролетарской идеологии можно допускать только в самом широком смысле — в смысле антитезы «идеализму» и всякой метафизике.

201

Во всех таких сравнениях надо, конечно, иметь в виду неизбежное запаздывание в развитии и деградации форм идеологических, как производных и более консервативных, по отношению к соответственным социально-трудовым формам, как первичным и более гибким.

202

В науке понятие «материя» сводится к выступающему в уравнениях механики коэффициенту «массы», а этот последний, при точном анализе, оказывается «обратной величиной ускорения» при взаимодействии двух физических комплексов — «тел» (см.: Mach. E. «Die Mechanik in ihrer Entwicklung»). Что же касается понятия «духа», то оно вообще не может найти себе никакого места в науке, и не только в более точных науках «естественных», но и в сравнительно эмбриональных до настоящего времени — «психологических» и «социальных».

203

Авторитарная и религиозная тенденции свойственны идеализму — за немногими исключениями — в гораздо большей степени, чем материализму. Это станет понятно, если мы припомним об основном родстве между идеологическими формами и организаторской функцией в обществе: и здесь и там организующие приспособления социальной жизни в одном случае безличные, в другом — персональные. Особенно тяготеют к авторитету и религии те формы идеализма, которые опираются на «нравственное сознание», т. е. на нормативную идеологию в самом чистом виде.

204

Представление о социальности опыта и познания уже не чуждо идеологам промежуточных групп, именно наемной интеллигенции на службе у капитала и у буржуазного государства (т. е. у буржуазии как класса), особенно профессиональным философам, начиная с Л. Фейербаха, по меньшей мере. Но это представление не проводится у них в мировоззрении сколько-нибудь полно (даже у «эмпириокритицистов»).

205

В психофизиологическом исследовании часто приходится, как мы видели, вместо психического процесса брать соответственный физиологический; но это вовсе не та «подстановка», о которой идет речь, а действие, ей обратное.

206

Не мешает напомнить, что «комплексы» надо понимать динамически, а не статически: это непрерывное возникновение и устранение элементов, подобных элементам опыта, в определенной комбинации. Мы часто пользуемся и статическим понятием комплекса, но тогда дело идет, разумеется, об обыкновенном подвижном равновесии.

207

Богданов А. А. Эмпириомонизм. Статьи по философии. Кн. I. М, 1904; Кн. II. М., 1905; Кн. III. M., 1906. Книга I вышла также вторым и третьим изданием в 1905 и 1908 гг., а книга II — вторым изданием в 1906 г. После этого «Эмпириомонизм» Богданова более не издавался и не переводился на иностранные языки.

208

Мы дадим здесь очень краткое описание философской и научной деятельности Богданова, необходимое для более ясного понимания рассматриваемой в этом Послесловии философской стороны его творчества, а всем интересующимся рекомендуем появившиеся в последние годы публикации с его жизнеописанием: Гловели Г. Д. А. А. Богданов. Биографический очерк // Богданов А. А. Тектология. Всеобщая организационная наука. Кн. I. М., 1989; Морозова А. А. А. Богданов // Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века: Энциклопедия. М., 1996; Садовский В. Н. Системная концепция А. А. Богданова // Системные исследования. Методологические проблемы: Ежегодник, 1998. Ч. I. M., 1999, и др.

209

Богданов А. А. Краткий курс экономической науки. М., 1897.

210

Ортодокс (Аксельрод Л.). Новая разновидность ревизионизма // Искра. 1904. № 77.

211

Юшкевич П. II Книга. 1906. № 21.

212

Деборин А. II Современная жизнь. 1907. № 1.

213

Андреев Н. II Вопросы философии и психологии. 1908. № 2.

214

Юшкевич П. I Книга. 1906. № 21. С. 4.

215

См.: Богданов А. А. Приключения одной философской школы. СПб., 1908. С. 57–58.

216

Плеханов Г. В. Ответ г. Богданову. Письмо первое // Голос социал-демократии. 1908. № 6–7 (май-июнь). Письмо второе // Голос социал-демократии. 1908. № 8–9 (июль-сентябрь). Письмо третье II Плеханов Г. В. От обороны к нападению. СПб., 1910. С. 9–111.

217

Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии. М., 1909.

218

См.: Богданов А. А. Чего искать русскому читателю у Эрнста Маха? // Мах Э. Анализ ощущений и отношение физического к психическому. М., 1907. С. 3–12; Богданов А. А. Страна идолов и философия марксизма // Очерки по философии марксизма. СПб., 1908. С. 215–242; Богданов А. А. Философия современного естествоиспытателя // Очерки философии коллективизма: Сборник первый. СПб., 1909. С. 35–142; Богданов А. А. Приключения одной философской школы. СПб., 1908; Богданов А. А. Падение великого фетишизма. Вера и наука. М., 1910.

219

Богданов А. А. Десятилетие отлучения от марксизма. Юбилейный сборник (1904–1914) // Неизвестный Богданов: В 3 кн. Кн. 3. М., 1995.

220

Богданов А. А. Всеобщая организационная наука (Тектология). Ч. 1. СПб., 1913.

221

Богданов А. А. Всеобщая организационная наука (Тектология). Ч. 2. М., 1917.

222

Богданов А. А. Очерки всеобщей организационной науки. Самара, 1921.

223

Богданов А. А. Тектология: Всеобщая организационная наука. Ч. 1 и 2 (2-е изд.), ч. 3 (1-е изд.). Берлин; СПб.; М., 1922. На это издание «Тектологии» в 1927 г. была опубликована рецензия известного польского философа и логика, создателя праксеологии Т. Ко-тарбиньского в варшавском журнале «Przeglad Filozoficzne» (1927. № 2).

224

Bogdanov A. A. Allgemeine Organisationslehre (Tektologie). Bd. I. Berlin, 1926; Bd. II. Berlin, 1928.

225

Богданов А. А. Всеобщая организационная наука: Тектология. Ч. 1. 3-е изд. М.; Л., 1925. Ч. 2. 3-е изд. М., Л., 1927. Ч. 3. 2-е изд. М., 1929.

226

См.: Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии. 2-е изд. М., 1920 («Предисловие ко второму изданию»).

227

Богданов А. А. Философия живого опыта. Популярные очерки. Материализм, эмпириокритицизм, диалектический материализм, эмпириомонизм, наука будущего. СПб., 1913. 3-е изд. вышло в 1923 г.

228

Это далеко не единственный случай в философии, когда автор той или иной, иногда уже получившей широкую известность философской концепции отказывается от нее. В 30-е гг. XX в. аналогично поступил Л. Витгенштейн, отказавшись от идей «Логико-философского трактата» в пользу принципов «Философских исследований», а после этого чуть ли не все активно работающие в это время логики и философы науки несколько десятков лет исследовали содержание «Логико-философского трактата».

229

Богданов А. А. Тектология. Всеобщая организационная наука. Кн. 1. М., 1989. С. 141–142 (далее ссылки даются на это издание «Тектологии», вышедшее в двух книгах в 1989 г.).

230

Там же. С. 141.

231

Богданов А. А. Философия живого опыта. 3-е изд. С. 315.

232

Там же.

233

Там же. С. 316.

234

Там же. С. 317.

235

Там же. С. 322.

236

Богданов А. А. От философии к организационной науке // Вопросы философии. 2003. № 1.С. 117.

237

Богданов А. А. Вопросы социализма. М., 1918.

238

Богданов А. А. Статьи, доклады, письма и воспоминания. 1901–1928 гг. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. С. 192.

239

Там же. С. 217.

240

Богданов А. А. Статьи, доклады, письма и воспоминания. 1901–1928 гг. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. С. 34–35.

241

Там же. С. 35.

242

Там же. С. 217.

243

Бухарин Н. И. Памяти А. А. Богданова. Речь на гражданской панихиде // Богданов А. А. Тектология. Всеобщая организационная наука. Кн. 2. С. 345–346.

244

Богданов Л. А. Философия современного естествоиспытателя. Очерки философии коллективизма. Сборник первый. С. 43.

245

Богданов А. А. Тектология. Кн. 1. С. 135. Систематический анализ идеологий и их развития проведен Богдановым в работе «Наука об общественном сознании. Краткий курс идеологической науки в вопросах и ответах» (М., 1914). (Последнее издание этой работы вошло в книгу: Богданов А. А. Познание с исторической точки зрения. Избранные психологические труды. М.; Воронеж, 1999).

246

Богданов А. А. От философии к организационной науке // Вопросы философии. 2003. № 1. С. 113.

247

Там же.

248

Ее рукопись датируется 1921–1923 гг., опубликована на эсперанто в 1924 г., на русском языке — в 1995 г. в сб. «Неизвестный Богданов». Кн. 1 (сокращенный вариант) и в полном виде в 2003 г. в журнале «Вопросы философии». 2003. № 1.

249

Богданов имеет в виду П. Б. Струве, С. Н. Булгакова, М. И. Туган-Барановского, С. Л. Франка, Н. А. Бердяева и др.

250

См., например: Богданов А. А. От философии к организационной науке // Вопросы философии. 2003. № 1. С. 113.

251

Богданов А. А. Тектология. Кн. 1. С. 69.

252

Там же. С. 71.

253

Там же. С. 73.

254

Богданов А. А. Философия живого опыта. 3-е изд. С. 181.

255

Там же. С. 312.

256

Богданов А. А. Философия живого опыта. 3-е изд. С. 315.

257

Там же. С. 175.

258

Там же. С. 291.

259

Там же. С. 218.

260

В связи со сказанным мне представляется, что сформулированный Богдановым ранее (с. 7) тезис о тождественности элементов физического и психического опыта, который он заимствует у Маха и Авенариуса, является по крайней мере неточным. Тождество — это наиболее сильная форма равенства: если элементы тождественны, то все их свойства — отношения, связи и другие — также должны быть одинаковыми, равными. Вместе с тем, и по Авенариусу — Маху, и по Богданову, именно различие типов связи психических и физических элементов дает возможность различить элементы психического и элементы физического опыта, причем Авенариус и Мах, с одной стороны, и Богданов — с другой, проводят такое различение, как только что было показано, по-разному. Поэтому значительно более точными являются также широко используемые Богдановым утверждения о равенстве, одинаковости и т. п. элементов физического и психического опыта, но не об их тождестве.

261

Используемый Богдановым здесь и далее термин «перерывы опыта» мне кажется неудачным: речь идет о «разрывах» непрерывного потока опыта. В тексте публикуемого богдановского сочинения, естественно, сохраняется его терминология.

262

Богданов А. А. Десятилетие отлучения от марксизма: Юбилейный сборник (1904–1914) // Неизвестный Богданов. Кн. 3. С. 52–53.

263

Богданов А. А. Десятилетие отлучения от марксизма. Юбилейный сборник (1904–1914) // Неизвестный Богданов. Кн. 3. С. 32.

264

Богданов А. А. Чего искать русскому читателю у Эрнста Маха? // Мах Э. Анализ ощущений и отношение физического к психическому. С. 9.

265

Богданов А. А. Приключения одной философской школы. С. 59.

Еще от автора Александр Александрович Богданов

Александр Богданов

Вопросы социализма

В настоящем сборнике впервые осуществлена попытка дать целостное представление о взглядах видного деятеля рабочего движения, крупного ученого, интересного мыслителя и талантливого писателя А. А. Богданова на социализм. Читатель получит возможность детально познакомится с его анализом проблем движения человечества по пути к социализму, места и роль науки и культуры в процессе подготовки пролетариата к социалистической революции, планомерной организации жизни нового общества. Помимо теоретических работ в сборник включены и художественные произведения Богданова — «Красная звезда» и «Инженер Мэнни».http://ruslit.traumlibrary.net.

Александр Богданов

Праздник бессмертия

Александр Александрович Богданов (1873–1928) — русский писатель, экономист, философ, ученый-естествоиспытатель.В 1908 году завершил и опубликовал свое лучшее научно-фантастическое произведение — роман «Красная звезда», который можно считать предтечей советской научной фантастики. Одновременно вел активную революционную работу в тесном контакте с В.И. Лениным.В 1913–1917 гг. создал двухтомное сочинение «Всеобщая организационная наука», в котором выдвинул ряд идей, получивших позднее развитие в кибернетике: принципы обратной связи, моделирования, системного анализа изучаемого предмета и др.После Октябрьской революции А.Богданов посвящает себя работе в биологии и медицине.

Евгений Филенко

Профессионариум. Антология фантастических профессий

«Письмо из службы профпереподготовки пришло, когда я почти перестала ждать и свыклась с тем, что любить мне не положено. Это был самый обычный день. Ожидалась проверка, но это рутина, у нас в семье что ни день проверки. В Министерстве воспитания не доверяют электронному мониторингу и то и дело отправляют контролёров-людей проследить: а вдруг мы сами рисуем на планшетах те картинки, которые подгружаем в систему под видом детского творчества?..».

Александр Богданов

О пролетарской культуре (1904-1924)

Сборник статей А. А. Богданова, посвященных пролетарской культуре: «Новый мир», «Социализм в настоящем», «1918», «Возможно ли пролетарское искусство?», «Пролетариат и искусство», «Что такое пролетарская поэзия», «О художественном наследстве», «Критика пролетарского искусства», «Простота или утонченность», «Пути пролетарского творчества» и другие.https://ruslit.traumlibrary.net.

Василий Головачев

Русская фантастика 2018. Том 1

Во время раскопок студенты из Астрахани находят золотую статую коня, захороненную еще во времена хана Батыя. Перед молодыми археологами и руководящим ими профессором возникает непростая проблема… Молодой священник Борис Радостев приехал в Москву, чтобы добиться сохранения церкви в Ленинградской области, которую собираются снести. Случайно в руки ему попадает таинственный прибор, позволяющий батюшке наблюдать за грехами москвичей… Неспокойно было в западных русских землях в конце XV века. Некоторые из бояр, вместо того чтобы исправно служить царю-батюшке, выслуживались перед польским королем Казимиром IV.

Василий Головачев

Настоящая фантастика 2019

Что делать, если привычный с детства мир – всего лишь арена грандиозного эксперимента, а ты – всего лишь необходимый его результат, который захотят использовать совсем не в твоих интересах?А как быть, если ты думаешь, что живёшь и трудишься в виртуальном мире во имя поддержания формы и даже улучшения своего физического тела, но похоже, что всё в точности наоборот, а, возможно, и совсем как-то иначе?И вообще, зачем Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне, кто он был такой, и единичный ли это случай во всех обитаемых мирах или тщательно спланированные кем-то акции?И наконец, что делать, чтобы возродить отечественную фантастику на новом качественном уровне?Василий Головачёв, Майк Гелприн, Игорь Вереснев, Дмитрий Лазарев и другие известные писатели-фантасты в традиционном ежегодном сборнике, выпускаемом по итогам Международного литературного семинара «Партенит»!