ЭМАС - [22]

Но может быть, есть шанс вернуться? Забыть предательство и похоронить мертвых? Есть, но — берегись! Вырвавшись из рабства, не спеши возвращаться!

Как я сказал, люди стремятся в город, чтобы сгрудиться, столпиться, и в толпе забыть свои страхи. Они организуют общество счастливых. Пока еще счастливых — потому что каждый, как придет его время, будет оттуда исторгнут. Но этого городу мало — они еще недостаточно порабощены! Они еще могут хвататься друг за друга. И тогда появляется ЭМАС!

Кажется, ЭМАС создан, чтобы облегчить сношения между людьми, но это обман. Он разъединяет. Каждый прикован к своему аппарату, каждый сидит и ждет электрограмм. Да, электрограммами еще приглашают в гости, но это пока. Зачем ходить в гости, когда всё, что вам могут там рассказать, быстрее напишет лента? Уже отказались от писем, телефонов и газет — скоро откажутся и от последнего способа общения. А знаете, что потом?

Он обвел публику глазами.

— Потом ЭМАС покажет свою власть! Он сам будет решать, кому вы можете писать, а кто может писать вам. А то и вовсе лишит вас этой возможности. И тогда вы всё равно что умрете: мир будет к вам глух, а друзья забудут о вас. Уже сейчас, знакомясь, люди не записывают ни адресов, ни даже фамилий друг друга — только имя и номер. Не будет номера — и всё, не станет человека! Если ЭМАС захочет — он даст вам возможность сообщать свои мысли тысячам и сотням тысяч. Не захочет — и их не прочтет никто! Так политики окажутся в его власти. Остальные же, давно отказавшиеся от газет и привыкшие узнавать новости из бюллетеней, будут узнавать только то, что захочет он.

Хрулёв остановился передохнуть. Безномерные сидели молча — не все понимали его слова, но и тех, кто не понимал, он захватил своим голосом. В тишине послышался шорох — это лежавший свернувшимся, как котенок в тряпках, юродивый Юрочка сел, оперев одну руку об пол, а вторую подняв, как его коллега с картины Сурикова «Боярыня Морозова».

— Это всё от того, что в Царствие Божие не верите! — взвизгнул он. — Зачем вам тут существовать, а? А?

Он стал ползать по полу, тыкая пальцем то в одного безномерного, то в другого, ожидая от них ответа на свой вопрос.

— Когда хотите тут, на земле быть, в царстве князя мира сего, то и ЭМАС вам подавай, и число зверя! А когда бы о жизни вечной думали, то и не нуждались бы ни в чём.

Так же внезапно, как проснулся, он уснул, снова свернувшись по-кошачьи калачиком на тряпках, служивших ему одеждой.

— Счастливы вы, — снова стал говорить Хрулёв, — что несчастны, что вас признали недостойными общества счастливых. Вас вывезли на кладбище, как покойников, от вас избавились! Но тем самым вы спаслись из этого лжерайского Петрограда. Петрограда, который выпивает из людей жизнь, а потом выбрасывает, как паук высосанную муху. И теперь вы в безопасности, среди настоящих друзей. Он ничего не сможет вам сделать!

Вы спаслись сами — так теперь идите и спасайте других. Открывайте им глаза. Рассказывайте, что их счастье — на самом деле несчастье. Идите по улицам и несите правду. Торжествуйте над ними: они выбросили вас, а вы оказались лучше их, вы поняли обман города и избавились от него. Вы лучше настолько, что готовы протянуть руку помощи тем, кто плевал в вас. И когда наша правда захватит город, лжерай рухнет!

Вдохновленные Хрулёвым, а еще больше — осознанием своего превосходства, из изгоев, людей с поломанными судьбами ставшие цельными, со смыслом существования, они каждый день шли по улицам Петрограда. Караулили у покойницких на вокзалах, где женщины в черных платьях встречали своих возвращавшихся с фронта любимых, у публичных аппаратов ЭМАСа, искали в толпе, собиравшейся вокруг каждого юродивого или кликуши, ждали у ночлежных домов и просто вглядывались в лица прохожих, ловя отрешенные взгляды и покрасневшие, заплаканные глаза. У музыкальных автоматов поджидали тех, кто заказывал «На сопках Маньчжурии». Почему именно её — никто не знал, но замечено было, что с такими всегда что-то получается.

Глава XV

Когда Зубатова, как и любого новообретенного, привели в пакгауз, он сразу же вспомнил атмосферу многочисленных виденных им революционных кружков. Всё было ему знакомо, еще даже не слыша ничьих слов, он мгновенно дал Хрулёву кличку Предводитель, очкастому чиновнику — Канцлер, выделил из толпы нескольких «сотников», и только Ольга заставила его запнуться. Все вокруг относились к ней благоговейно, но это было не отношение к «мамке», которая требует себя уважать, а к ребенку. Так монахини или старые девы опекают случайно и временно оказавшегося у них на руках малыша, а он, ничего от них не требуя и даже не очень понимая происходящее, без всякой задней мысли принимает их заботу. Ольга повернулась в его сторону, безразлично, как и на всех прочих, посмотрев, и он на мгновение заглянул в её глаза.

Они были бледного, чистого голубого цвета, которые он прежде видел лишь однажды, у курсистки Женского медицинского института Ани Савицкой. Зубатов познакомился с ней в квартире у каких-то общих знакомых в доме с высокой башней на Среднем проспекте и с тех пор, когда ему случалось бывать на Васильевском острове, всегда обходил этот дом за квартал. Ей было уже 25 лет, ему только 19, он любил её без памяти, а она состояла в революционном кружке и брала его с собой.