Эллегия - [9]

Мальчик-псарь, охапками выщипывающий из жесткой шерсти породистого подопечного отмершие волоски, приветственно покосился в мою сторону. Особо не церемонясь, я плюхнулся рядом.

— Ромм?

— А?

— Ты видел?

— Не-а. Я был в хвосте когорты.

— Жаль.

Он прищурился.

— Хм.

Содержательная беседа была окончена. Среди сопения и собачьего лая мы пытались насладиться минутами относительной тишины. Неожиданно Ромм заговорил.

— Думаешь, это она?

Я пожал плечами.

— Скорее всего. Она же отравила его старшего сына.

— Ха-ха, мы должны думать, что это была чахотка.

— Чума это, а не чахотка.

Я вытянул ноги. Мы помолчали.

— Ромм?

— А-а?

— Ее младший меня достал.

— Так убей его.

Настал мой черед изображать смех.

Ромм ухмыльнулся.

— Что, кишка тонка?

— Да ну тебя.

Мы помолчали еще немного.

— Дядя говорит, старший был совсем другим. Он любил торчать в конюшнях, где ржал вместе с лошадьми и конюхами. Трудно поверить, да?

— Хм.

— Дядя сильно переживал, когда тот помер у него на глазах. Он до сих пор переживает. Говорит, это несправедливо.

— Мм…

— Я слышал, она была в бешенстве, когда герцог назвал этот кусок дерьма именем умершего сына.

— М-м?

— Хоть в чем-то он ей поднасолил.

— Ага.

23…ЧАСТИЦЕЙ ЖИЗНИ, ЧТО В ТЕБЕ…

Насвистывая, я чистил старого Бонни. Мейр относился к этой лошади особенно бережно. Настроение у меня было приподнятое. Маленький слюнявый индюк был занят — он с нескрываемым интересом наблюдал, как свежуют туши баранов к празднику. По случаю счастливого приземления герцога устраивался пир. Как ни странно, по настоянию самой герцогини. Их дочь с мужем уже прибыли. В замок подтягивались все новые гости, так что работы заметно прибавилось. Но чем больше народу, тем лучше: хозяевам — разорение, зато нам, конюхам, перепадут хоть какие-то объедки с барского стола.

Мои размышления прервал дядя. Одобрительно кивнув, он потрепал Бонни по холке, улыбнулся и сказал, что пойдет на кухню перекусить. За весь день во рту ни крошки. Намек понят. Я хлопнул Бонни по упитанной заднице и переправился в соседнее стойло, чтобы дочистить Стэлле копыта. Марк, конюшенный мальчик одного из вассалов, сидел на бочке и смазывал упряжь. Он странно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

— Скорее, увезите его отсюда!

Паника в срывающемся голосе поразила меня. Я резко обернулся и увидел в дверях знакомую фигурку. Грэндон, юный лакей, любящий всегда и везде все подслушивать и подсматривать. Его глаза были расширены от ужаса. Что ни говори, любопытство до добра не доводит.

— Что случилось?

— Увезите его! Сейчас же!

Он испуганно замер, увидев Марка.

— Кого?

Я подбежал к нему. Грэнн дышал так, будто носился по лестницам замка, таская буйвола на плечах.

— Нет! Нет!

Он вцепился в меня тонкими руками. Его глаза закатились, и он резко осел. Только тогда я заметил одну маленькую, но важную деталь. Из спины мальчика торчал нож.

В этот момент из окна кабинета с отчаянным криком вывалился Макдтер. Послышался глухой чавкающий звук.

Друзья оказались врагами.

Соскочив с бочки, Марк метнулся в мою сторону. Он успел дважды полоснуть меня, прежде чем я смог вспороть ему живот его собственным ножом. Скрючившись, он повалился на пол, обагряя кровью свежее сено.

Я кинулся к стойлу, где, переступая с ноги на ногу, нервно прядал ушами черный, как ночь, мерин. Седлая его, я видел свое отражение в огромных темных глазах. Я сам принимал роды. Сам растил жеребенка. Сам объезжал его. И сам дал ему имя — Азитт. Уголь. Когда выяснилось, ради кого я так старался, мне хотелось визжать от ярости — и затянуть подпругу не так сильно, как следовало бы. Я не смирился. Провались все эти богачи пропадом. Что бы они ни думали, этот конь навсегда останется моим и только моим. И сейчас он меня не подведет.

Маленький кусок дерьма приполз к конюшням сам. Он заикался и был бледнее, чем сама луна. Жалкая мокрая курица. И это будущее всего герцогства? Я никогда не мог понять, почему Макдтеру запретили наказывать его. Уши драгоценного наследника были неприкосновенны. Что ж, я решил восполнить этот пробел.

Втащив визжащего сына герцогини на коня, я усадил его впереди себя и дал шенкеля. Вырвавшись за пределы двора, я повернул к "крысиной норе". Грязный угол позади псарен, где кладка давным-давно обвалилась, а герцог так и не удосужился отдать распоряжения ее восстановить. Азитт возьмет эту стену.

Роммэнн успел выпустить собак, прежде чем его сердце замерло, остановленное сталью. Я никогда не забуду пустой взгляд тускнеющих глаз, устремленных в небо. В боку Мейра зияла огромная рана. Отец еще держался. Лай и визг породистых собак перекрывал предсмертные крики и глухие стоны раненых. Псари и конюхи были последней, но самой стойкой преградой. Они бились за каждую секунду, давая мне шанс уйти.

Азитт всхрапнул. Рядом упал человек с окровавленным лицом. Его верещание потонуло в общем гомоне.

Черный, как ночь, жеребец перемахнул стену. Я знал, что никогда больше не увижу их.

Я не оглянулся.

24…СО МНОЙ КОГДА-ТО УМЕРЛА…

Солнце клонилось к закату. Была надежда, что наступающие сумерки станут нам союзником.

Я гнал во весь опор. Хныкающий герцог болтался в седле, так и норовя выпасть. Я поддерживал его, но у меня и без него проблем хватало. Сказывались раны. Я терял кровь. В глазах темнело от боли. Надвигающаяся слабость предпринимала все более успешные попытки смахнуть меня с седла на грешную землю. Но ненависть и долг могут творить чудеса. Сжав зубы, я продолжал борьбу, потому что было, ради кого бороться. Я ненавидел его. Я презирал его. Я безмолвно его проклинал. Но он был сыном моего хозяина и господина. Я был обязан служить ему всю жизнь и, если потребуется, за него умереть.