Эллада - [5]

Торговля закончилась. Места ларьков заняли ристалища. Тут, на потеху зрителей бились насмерть бойцовские петухи и перепела: наскакивали друг на друга, от ударов клювами и когтями летели перья, брызгала кровь. Кукареканье и клёкот мешались с азартными воплями. Там метали кости, бросали бабки. В тени портиков, центральной, южной галерей расхаживали степенные, благовоспитанные афиняне, одетые в дорогие пеплосы, разнообразных расцветок, вели неспешные беседы. Его дорожный гиматий, несомненно бросался в глаза. Виды города, в котором так стремился побывать, увлекли, и костюм был забыт. Анаксимандр пересёк площадь, приблизился к широким ступеням. Внизу располагался круглый Толос, четырёхугольный Булевтерион — пристанище известного во всей Элладе Совета пятисот. Правее красовались храмы, святилища. Серенький, затрапезный порос[9] уступил место праздничному белоснежному мрамору. Как, должно быть, радостно находиться в этих прекрасных зданиях. И законы здесь разрабатываются на пользу всем гражданам, справедливые законы, иначе и быть не может. Не зря на Афины взирают все свободолюбивые эллины. После праздников не только Акрополь посмотрит, и в Булевтерий заглянет, поди, не прогонят. Говорят, всякий афинянин может свободно присутствовать на заседаниях Буле и слушать, как готовятся законы. А он гражданин союзного города и всей душой с Афинами. Посмотрит, послушает, будет о чём поговорить с Левкиппом. Философ охоч слушать бывалых людей, путешествовавших по разным странам, особенно тех, которые не только про цены говорят, но и про местные обычаи, государственные установления и всякие редкости. Радостные предчувствия распирали грудь Анаксимандра, но пришла пора подумать и о пристанище. Прежде, чем покинуть агору, прошёлся по галерее.

На Центральной галерее, на том конце, где располагалось здание гелиэи, поругивали некоего Перикла и нахваливали Фукидида. Поминали недобрым словом законы «графе параномон», дававшие много воли черни. Возмущались введением платы гелиастам и раздачей театральных денег голодранцам.

— Теперь в темноте, до зари в театр бежать надо, иначе и сесть негде, бездельники все места займут. Им какие заботы? Да они с вечера придут, спать на лучших местах завалятся. Им какая разница, где ночевать? А порядочные люди принуждены на дурных местах сидеть.

Кто такие «они», собеседники понимали без уточнений.

— Спросить бы этих самых народных благодетелей, кто литургии исполняет, кто актёров поит, кормит? Нешто горшечники да свинопасы?

В другой группе рассуждали о нравственности.

— Да как же так, платить за государственные дела? На то они и государственные, чтобы их лучшие люди из одной заботы об Отчизне безвозмездно вершили. За деньги и рабыню для утех купить можно. Подобия не наблюдаете? Вот к чему приведёт плата судьям, к безнравственности, всё продаваться будет. Судить да государственные дела вершить могут только граждане, коим деньги за это не надобны. Голытьба, тут уж без сомнения, таким законам и рада. А что, сиди себе день-деньской, в носу ковыряйся, тебе ещё за это и деньги заплатят, и работать не надо. Да они все в гелиасты попрут. Кто работать интересно, станет?

— Прав ты, Архилох, только низкие люди могут требовать плату за государственную службу. Да я со стыда сгорю, если приму эти презренные два обола.

В следующей группе хвалили Эсхила за «Евмениды».

— Хорошую трагедию Эсхил написал. Главное, вовремя. Что благословенная Афина сказала? Вот ответ нашим народолюбцам. Отвернётся от нас премудрая Тритонида, как жить станем? Пропадём.

— Нашим народолюбцам и горя мало. Им лишь бы на Пниксе покрасоваться, — фраза закруглилась в бессильной злобе: — Вожди народа…

В голосах не было азарта, словно собеседники, в чём-то потерпевшие поражение, не надеялись одержать победу, а обсасывали привычную тему, когда мнения известны, реплики ожидаемы, и лишь хочется отвести душу. Но не все ругали новые порядки, в конце галереи слышались другие речи.

— Теперь, когда власть всем разрядам доступна, много стоящих людей проявится. вспомните хоть нынешнего эпонима[10] Мнесефида. Сколько крику было, зевгита[11] архонтом выбрать, да ещё эпонимом! Что он в государственных делах понимает? Вот уж год заканчивается, и чем плох оказался зевгит Мнесефид? Теперь каждый иди смело хоть в судьи, хоть в кого. Два обола не густо, да на пропитание хватит. А то жили как в болоте: что выжившим из ума старцам привидится, то и делаем. Все должности платными надо сделать, так я думаю. А старцы пускай в ареопаге сидят, думу думают.

Да, в Афинах, как и в Милете всеобщего согласия не наблюдалось. Это на агоре, где собираются люди, имеющие досуг. Можно представить, что творится на Пниксе, когда на собрания сходятся все граждане.

Лавка благовоний

Поднялся Анаксимандр едва рассвело, наскоро позавтракав пшеничным хлебом, коий обмакивал в неразбавленное вино, отправился на агору. На рыночной площади кипела работа. Устанавливались прилавки, на отполированных многолетним употреблением досках тут же раскладывались товары; возводились разборные камышовые ларьки, навесы, перегородки, в устройстве которых чувствовались ловкие, привычные к делу руки. Отпирались лавки, стоявшие стеной, и этой стеной ограничивающие площадь. Свободное пространство заполняли носильщики, лоточники с корзинами, наполненными всевозможными, преимущественно съестными товарами; первые покупатели, зорко поглядывающие на прилавки в поисках самолучших товаров подешевле. На противоположном краю площади стоял гвалт, там число покупателей явно превышало количество доставленных для продажи продуктов. Первые покупатели быстрохватны, торопливы. Одно на уме — поскорей истратить один-два обола, да бежать к гончарным кругам, ткацким станкам, на стройки, в мастерские. Настоящие, солидные покупатели, сопровождаемые парой рабов, придут чуть позже. Анаксимандр направился вправо, где, как объяснял вчера эпомилет эмпория, находились лавки торговцев благовониями, благовонными маслами, и среди них — лавка купца Хремила.