Елизавета I Австрийская - [179]

Елизавета отправляется в последнее путешествие на родину. Это с чудовищной болью воспринимается всей империей. В Венгрии весть о смерти Елизаветы в одно мгновение повергает столицу и страну в глубочайший траур. Повсюду в империи можно увидеть выставленные в знак траура портреты императрицы. В Будапеште нет ни одного дома, где не висел бы флаг с черными лентами, даже над входом самых маленьких хижин — платки черного цвета. Франца Иосифа глубоко потрясает траур Вены и скорбь Венгрии. «Да, они тоже имеют право рыдать, — думает он, — но они не знают, какую верную подругу они потеряли в своей королеве».

Следует погребение по старым испанским правилам траурных церемоний. И Елизавета, всегда считавшая всякую помпезность излишней, ничем не может воспрепятствовать этому. Похоронная процессия движется к склепу в монастыре капуцинов. Обергофмейстер трижды стучит в дверь. Из глубины склепа раздается голос отца Гордиана: — «Кто там?» — «Императрица и королева Елизавета желает войти».

Рыдающий император с дочерьми стоят около гроба. Валерия, потерявшая мать, которая любила своего ребенка больше, чем любая мать на земле, своими глазами видит то, что Елизавета описывала при жизни: немного света и зелени, заглядывающей в окошко склепа. Слышно, как на улице щебечут птицы; все именно так, как однажды рассказывала мать. «Наконец-то она обрела покой, к которому так стремилась!»

Вокруг гроба императрицы, рыдая, стоят самые верные друзья ее жизни. Ида Ференци, которую так любила Елизавета за ее свободную, веселую прямоту и открытое сердце, за понимание, тактичность и оригинальность мышления, простоту души, выполнившая все последние желания Елизаветы, уничтожившая последнее письмо кронпринцессы к Елизавете, плача, обращается к своей подруге: «Я потеряла все: мужа, детей, семью, счастье, удовлетворение жизнью. Моя дорогая королева была для меня всем!» Рядом с ней стоит рыдающая Мария Фесте-тикс. «Мы еще многие годы будем скорбеть вместе, Ида, ведь время, проведенное рядом с Елизаветой, было нашим лучшим временем. Долго, очень долго мы наслаждались ее душой и нравом. — Никто не мог похитить у нас эту драгоценность, всегда любимую нами, но, увы — ей пронзили сердце»[579]. Обе дамы, Ида и Мария, сожалеют в своем отчаянии, что не были рядом с госпожой в ее последние часы.

По иронии судьбы Елизавете нет покоя даже в гробу. На похоронах императрицы, всегда стоявшей вдалеке от политики, разгорается спор, предвещающий мрачное будущее империи. На гробу императрицы по старинному обычаю можно увидеть герб, на котором написано: «Елизавета, императрица Австрии». Это весь титул? Не более? Может быть, многие желают сжать императрицу, повергшую в глубокий и искренний траур по ней всю Венгрию, рамками шаблона? Или вновь оживут уже унесенные в могилу идеи эрцгерцогини Софии? Все будет сделано по-другому. Естественный ход церемонии прерван протестами. К вечеру, к- надписи на гербе поспешно добавляют «и королева Венгрии». Но за этим следует возражение оберстландмаршала Богемии и встречное предложение оберстгофмейстерства[580] добавить к имеющейся надписи — «королева Богемии». Но в таком случае исчезнет слово «императрица». Принимается простое решение: оставить просто «Елизавета» и ничего больше. Венгерский премьер-министр барон Банффи жалуется на то, что похороны, якобы, проводятся предвзято, в австрийской манере, что является умышленным оскорблением венгерской государственности[581].

Церковь монастыря капуцинов не в состоянии была вместить присутствующих. На похоронах собралось, образовав огромную толпу, не менее восьмидесяти двух знатных семей со своими свитами, чтобы в последний раз оказать честь этой благородной женщине. Неприятной случайностью оказалось стремление распорядителя похорон немного оттеснить депутацию венгерского рейхстага, чтобы освободить место для похоронного шествия. «Мы представляем здесь Венгрию и желаем достойно похоронить королеву», — ответил на это кто-то из государственных чиновников[582]. Оба премьер-министра, министр императорского дома и обергофмейстер стараются сгладить остроту возникшего конфликта.

Ровно через месяц после ужасного преступления Люкени предстает перед судьями. В числе сорока присяжных заседателей — люди различных профессий: электрики, архитекторы, зубные врачи, специалисты рудного дела, садовники. Входят члены судебной палаты. Среди собравшихся — полная тишина. Появляется Люкени. Тщеславный и артистичный, он думает только о том, как произвести на публику наиболее глубокое впечатление[583]. Люкени проходит мимо ложи прессы. «Да, это я», — кивает он и, сияя улыбкой, поворачивается к собравшейся публике. Он кажется удовлетворенным происходящим. Он говорит, тщательно взвешивая слова, сопровождая их заранее продуманными жестами. Луиджи знает, завтра его речь будет напечатана всеми газетами мира. На него не производит никакого впечатления известие о том, что его мать живет в Сан-Франциско, о чем он узнает только во время суда. Он признает содеянное, объясняя причину преступления тяжелым детством, безработицей и заботой о хлебе насущном. А когда глава суда упрекает его в очевидных противоречиях в показаниях, он гордо произносит: «Думайте, что хотите. Я говорю правду». — «Вы не чувствуете раскаяния?», — спрашивает председатель. «Отнюдь». — «Если бы этого не произошло, вы повторили бы свой поступок?» — «Без сомнения». Люкени с триумфом разглядывает публику, наслаждаясь впечатлением, произведенным своими словами, и, не удовлетворившись этим, посылает воздушный поцелуй какому-то незнакомцу в углу. Последнее слово защиты произносит известный юрист, государственный адвокат в суде.