Ели халву, да горько во рту - [41]

Емеля взял конверт и спрятал его за пазуху:

– А не боитесь, ваше сиятельство, этакие документы стороннему лицу доверять?

– Я теперь ничего уже не боюсь, кроме неё… И потом ты же могила? Или я ошибаюсь? – усмехнулся Антон Александрович.

– Ваше здоровье! – гость поднял рюмку.

Князь понуро опустил голову.

– И всё-таки я ей не дамся, – прошептал он. – Я её ждать буду. Я с нею сумею справиться… А затем убегу. Да-да, я убегу. Убегу далеко. От всех них убегу. И от деспотичной мачехи, и от могил, и от чертей, и от неё… Прочь! И плевать на княжескую честь… Решено. Я убегу!

Асе не спалось. Ночь была душной, и, несмотря на открытые настежь окна, дышалось тяжело. Одеяло упало на пол, и девушка лежала в одной сорочке, время от времени проваливаясь в сон, но и в нём чувствуя тяжесть воздуха. Внезапно ей послышалось, что кто-то ходит по коридору. С трудом отняв голову от подушки, Ася прислушалась. Слух не подвёл её, и девушка на цыпочках подошла к двери, слегка приоткрыла её и выглянула наружу. В темноте она увидела удаляющуюся фигуру в белом балахоне. Ася прижала руку к губам, чтобы не вскрикнуть. Когда «призрак» исчез, она поспешно вернулась в комнату, сделала несколько глотков прохладной воды, накинула халат и, затеплив масляную лампу, собралась снова выйти в коридор, но внезапно ощутила запах дыма, доносившийся с улицы. Ася подошла к окну и раздвинула шторы. Недалеко от дома в ночной мгле пестрели языки пламени, и чёрный дым столбом поднимался к звёздному небу.

Ася бегом выскочила в коридор и что есть мочи застучала в дверь комнаты крёстного:

– Николай Степаныч! Дядя Николя! Проснитесь!

Повернулся ключ в замке, и на пороге показался Немировский в зелёном халате с широкими отворотами, держащий в руках свечу.

– Ты почему босиком? – с укоризной спросил он. – Не хватало ещё, чтобы ты простыла!

– Дядя Николя, пожар! – выдохнула Ася.

– Что?!

– Там! – девушка указала на окно. – Посмотрите! Горит что-то! Только я не поняла, что…

– Зато я уже понял, – мрачно сказал Николай Степанович, приглаживая волосы и направляясь к окну. – Это горит флигель, куда съехал князь Антон…

– Господи… – Ася перекрестилась.

В этот момент открылась дверь напротив, и в коридоре показался заспанный доктор Жигамонт.

– Что случилось? – спросил он.

– Георгий Павлыч, будьте добры, разбудите княгиню! Горит флигель.

– Не чума, так скарлатина…

Тем временем, на улице уже послышались голоса. К горящей постройке сбегалась челядь. Несли воду – вёдрами, самоварами, кастрюлями, лоханками – заливали пламя, кричали и ругались. Из темноты к флигелю направилась высокая фигура в чёрном – отец Анроник. Он достал крест, благословил мужиков на тушение пожара, и замер, словно изваяние, глядя на пожирающее постройку пламя.

Немировский захлопнул окно и повернулся к крестнице:

– Ты ещё здесь? Иди обуйся и оденься.

– Дядюшка, я видела его, – тихо сказала Ася.

– Кого, помилуй?

– Призрак. Я услышала шаги, выглянула в коридор, и видела уходящую белую тень. А потом начался пожар.

Старый следователь поцеловал девушку в голову:

– Ты сегодня молодец, красавица моя. Иди одевайся и возвращайся. Я тебя жду.

Ася вернулась к себе, поспешно натянула тёмное платье, накинула шаль и вернулась к Немировскому, который также успел переодеться и уже разговаривал со стариком Каринским, выглядевшим потерянным и беззащитным в своём наспех надетом халате и ночном колпаке, с нервно подрагивающей головой.

– Кара, кара Господня! – сокрушённо шептал Алексей Львович. – У меня такое чувство, точно судный день настал в нашем доме…

– Дядя, вам бы лучше вернуться в свою комнату, – сказал белый, как мел, Родион, позади которого пряталась дрожащая Маша.

– Да, ты прав, мон шер, – рассеянно отозвался Каринский. – Мне что-то дурно…

– Я скажу доктору, чтобы он зашёл к вам!

– Нет-нет, не надо… У него и без того дел довольно…

Когда Алексей Львович, сопровождаемый Машей и Родионом, ушёл, Немировский обернулся к Асе:

– Вот уж точно, кара Господня… Идём, моя красавица. Все уже там…

Возле горящего флигеля сновали люди. А совсем рядом стояла, скрестив руки на груди и плотно сжав губы, княгиня Олицкая. Одетая во всё чёрное, с безупречно уложенными волосами, она неотрывно следила за происходящим, время от времени отдавая приказания своим людям, указывая сжатым в руке хлыстом, куда-то, бранясь, как не подобает знатной даме. Удивительно смотрелась Елизавета Борисовна в этой ночи, в отблесках пламени, со своей неженской твёрдостью и распорядительностью.

– Ты куда ж летишь, блоха неподкованная?! Назад! Черпай воду! Лей! – словно визг кнута, разрезал воздух её голос.

Вокруг княгини вились искры, совсем рядом падали обломки горящего здания, но это, казалось, ничуть не пугало её.

– Елизавета Борисовна, вы бы отошли подальше! – подступил к ней Лыняев. – Здесь слишком опасно.

– Без тебя знаю! Но шагу не сделаю отсюда!

– Так ведь, если что…

– А ты трудись, чтобы не было ничего! – закричала княгиня. – Пусть сгорит этот чёртов флигель, пусть сгорит то, что рядом с ним, но пламя не должно приблизиться к моему дому, или же пусть оно поглотит и меня! Что стоишь?! Бери ведро и туши, черти тебя разорви!