Ели халву, да горько во рту - [40]

Жигамонт и княгиня продолжили свой путь. Елизавета Борисовна сбавила аллюр. Теперь они ехали мелкой рысцой, время от времени и вовсе переходя на шаг.

– Устали, Елизавета Борисовна?

– По счастью, да. Иногда полезно томить себя физически. Мыслей и чувств остаётся меньше, – отозвалась Олицкая. – Как вам понравился ваш коллега?

– Тяжёлый человек. Мне показалось, что он вёл себя бесцеремонно с вами.

– Он со всеми себя одинаково ведёт. Таков человек. С ним, конечно, весьма сложно иметь дело, но врач он от Бога. К тому же многих ли заставишь работать в нашей глуши? А Всеволод Гаврилович едва на каторгу не попал. Ему в столицы путь заказан. Прежде он мягче был. Такой чистый юноша, идеалист, одержимый мечтами о счастье всего человечества. А теперь озлился, опустился, пить стал… – княгиня вздохнула. – Знаете, милый доктор, я за последнее время устала больше чем за всю жизнь…

…Вдали горели кресты церкви. Елизавета Борисовна перекрестилась:

– Прости, Господи, мою душу грешную…

Стук в окно Антон Александрович услышал сквозь сон. Он тяжело поднялся, сунул ноги в валенки и, не запахивая халата, отварил дверь.

– Здорово, Емеля… Разбудил ты меня…

– Что, сны сладкие смотрели?

– Да уж какие тут сладкие… – махнул рукой князь. – Кошмары меня мучают, вот что… Чувствую, что она рядом где-то. Что ходит за мною и только время выбирает…

– Кто ж она?

– Она, Емеля, она… – Антон Александрович передёрнул плечами, обхватил себя руками. – Холодно что-то… Баньку бы…

– Баня – это дело, – кивнул гость, усаживаясь к столу. – А для начала, может, согреемся?

– И то дело, – решил князь.

На столе стоял небольшой самовар, он открыл краник, и в одно мгновение подставленные рюмки были наполнены настоянной на смородине водкой.

– Вздрогнули!

– Между первой и второй…

– Уф, полегчало… – Антон Александрович потёр ладонью белую грудь. – Вообрази себе, брат Емеля, хотел я уехать из этого чумного дома, гори он ясным пламенем, а стерва эта не пустила меня…

– Кто-кто?

– Мачеха, черти бы её взяли! – князь хватил кулаком по столу.

Емеля вдруг расхохотался.

– Ты чего ж смеёшься, подлец?!

– Как она вас, ваше сиятельство, не пустить могла? Али за ножки держала? Али в подполе заперла?

– Дурак!

– Кто ж вам мешает уехать? Махните ночью через забор и айда!

– Умно, – усмехнулся князь. – Только ты забыл, что я не тебе чета! Я не холоп! Я князь, чёрт побери!

– Позвольте вам заметить, что и я не холоп, – посуровел гость.

– Ну, не оскорбляйся… Это я сгоряча… Но неужели я, князь Олицкий, стану прыгать через забор, убегать?! Ведь это позор! Не могу!

– А мало ли позора было в вашей жизни, ваше сиятельство? Али запамятовали?

– Молчи! – зашипел Антон Александрович. – Я всё помню… Да и как бы я мог забыть теперь, когда это вернулось?! А ты бы мог и не вспоминать мне. Я спьяну тогда наговорил тебе всякого, а ты и рад! Что бы там ни было, а честь дворянскую я ещё не пропил!

– Честь? Нет, честь вы не пропили. Вы только человека убили, ваше сиятельство.

Князь вздрогнул и впился глазами в своего гостя. Тот сидел развязно, спиной к окну, так, что лица его невозможно было разглядеть.

– Ты зачем пришёл сюда?! Ты?!

– О, не волнуйтесь, ваше сиятельство. Вы ведь знаете меня. Я – могила… Вашей маленькой тайны никто не узнает.

– Страшно мне, Емеля… Она мне по ночам снится. Но, чёрт меня побери, не я виноват в том, что случилось! Это всё братец мой… Он тогда бредил Печориным и, вообрази, находил с ним у себя великое сходство. Ну, скажи мне, Емеля, какого чёрта ему не хватало?! Он ведь был красив тогда! Женщины сами вешались ему на шею! А он – скучал! Печальный демон… Поживи ты весело – помирать не тошно… А он, что бы ни делал, всё со скукою! Всё – словно заставлял его кто… Даже разврат – без куража… Что это? Здесь у нас ущипнёшь девку какую или бабёнку, прижмёшь её в уголке укромном, и хорошо! Весело! А только не ему! Ему-то главное удовольствие – других мучиться заставлять… Да разве я знал, что всё так выйдет! Я тогда пьян был сильно, не соображал… Какой спрос?! Ну, почему, почему я теперь за его преступление платить должен?!

– Может, потому что он уже заплатил?

– Я тогда на первых парах покаяться во всём хотел… Отцу в ноги кинулся… Ну, уж он того не допустил. С Борисом вместе…

– А вы б к попу сходили!

– К попу… Нет, не хочу к попу… Я попов не люблю. Только что бороды большие, а благодати с гулькин нос…

Емеля снова рассмеялся, закинув голову. Антон Александрович выпил ещё и сказал тихо:

– Тяжело у меня на душе, Емеля… Вот, думаю, а что если есть Бог? И загробная жизнь?

– Чушь всё это!

– А если нет? Ведь мне ж по грехам моим в ад прямая дорога… Я боюсь ада… Ну, как придёт она за мной, а я пьяный в дым, во грязи валяюсь – и так-то предстану пред очи Творца?

– Вы бы пили меньше, ваше сиятельство, а то вам скоро не то что Бог, а черти по углам мерещиться начнут.

– А они мне и так видятся, – вздохнул князь. – Слушай меня, Емеля. Я ведь покаяние моё написал всё-таки, – он вынул из стоящего на комоде ларчика конверт и показал его гостю. – Вот, оно. Здесь я написал всё. Ты, если что со мной, передай этот конверт отцу Андронику, чтоб помолился… Я попов не люблю, но всё-таки…