Элемента.T - [35]

— Она вернула тебе кольцо?

— Нет, но я уверен…

— Если ты не притянешь сюда свою костлявую задницу до конца дня, я клянусь, что с твоей помощью или без, я доберусь до вашего сраного Эмска и отрву тебе… в-общем, что-нибудь обязательно оторву. И не заставляй меня звонить её отцу!

Она отключилась, но Дэн был уверен, что все свои угрозы она выполнит в точности. Пришлось снова подключать Тагу.

— Это плохо, — сказал парень, которого удалось выхватить в Замке Ордена. — Чем меньше народу знает, тем лучше. Но, возможно. И вот ещё что. На всякий случай, девушке нужна какая-нибудь версия произошедшего. Пусть это будет автокатастрофа, например. Её бабке тоже лучше сказать именно это. Получится это исправить или не получиться, но правда девушку сломает. А ты не сможешь держать её целый месяц на снотворном. Поговори с Магистром. Это по его части.

— Я сделала всё, что мог, Дэн! Но стереть матери память о ребёнке выше моих сил, — Магистр устало прислонился к стене коридора, пропуская пробегавшую мимо медсестру клиники. — А симпатичный здесь медперсонал, — добавил он, провожая девушку глазами.

— Доктор Франкин, но вы же спец! — Дэн устало потёр лоб. — Если она вспомнит про ребёнка, она вспомнит всё.

— Не всё. Но там столько нюансов. Воспоминания может спровоцировать любая мелочь. А беременность, материнский инстинкт — это уже бессознательное. Я не могу вторгаться так глубоко. Это невозможно будет отменить никаким пасом руками. Даже если у тебя получится исправить прошлое.

— У меня получится, Магистр, — уверенно ответил Дэн. — И у вас получится.

Глава 15. Когда цветёт багульник

Это был самый долгий месяц в жизни Дэна. Бесконечный. Тяжелый. Трагичный.

Он едва успел успокоить Марго. Объяснил, что можно говорить и чего нельзя, как себя вести, и почему его рядом практически не будет, как Кэкэчэн стало совсем плохо.

Когда он только вернулся, ободрённая его появлением, она показалась ему не так уж и плоха.

— Кто там сегодня с тобой? — спрашивала она ежедневно, демонстративно выглядывая из-за Дэна и разглядывая его невидимое сопровождение. — Ушастенький? А голубоглазенькая когда будет? Очень уж она хороша.

Обычно его телохранители не имели привычки отвечать, но стеснительный Крот или так полюбившаяся бабке Ирис, иногда развлекали её своими историями.

— Вижу дело совсем плохо, раз к тебе тень приставили, — как-то сказала она.

— Да так, перестраховываются, — отмахнулся Дэн. — У вас как дела, Кэкэчэн?

— А, плохо! — сказала она просто. — Думала тебя и не дождусь. Как там Сарка моя? Скучаю я по ней.

— Она хотела со мной приехать, но ей не разрешили, — честно сказал Дэн.

— Это кто же? Жених?

— Нет, — хмыкнул Дэн. — Не жених. Я.

— Я с некоторых пор стал сам себе писать из будущего письма, — сознался он.

— Так почему бы и нет. Вы ж туда-сюда по времени мотаетесь, правильно себе какие заметки оставлять, чтобы не забыть.

— Я вы когда-нибудь видели двух меня одновременно?

— Так я ж со своей комнаты редко выхожу. Но вот когда Ева твоя здесь была, мне кажется, пару раз ты двоился. А может, показалось. Я за вами не слежу. Устала я за эти годы от вас.

Это был их последний разговор, потом она слегла, и Дэн понял, что дело и, правда, плохо. Он пытался её расспрашивать о её народе, о легендах, о Ватэсе, но это было трудно. Она путала прошлое и настоящее, забывала, как его зовут. И как Дэну не горько было это сознавать, но уже не дни, а часы её были сочтены.

— Позови-ка мне Райку, — сказала она в последнее утро своей долгой жизни.

— Веру Павловну? Волошинскую? — на всякий случай спросил Дэн, убедиться, что она не бредит.

— Да, её, Волошинскую, будь она не ладна.

После долгого разговора за закрытыми дверями, Вера Павловна вышла заплаканная и пошла одеваться. Бабка желала прогуляться.

Дэн нёс её на руках, закутанную в тёплый платок, в стареньком пальто, которое было ей велико на несколько размеров и простая мысль о том, что оно больше никогда не будет ей в пору, рвала на части его душу. Он боялся, что она увидит его слёзы, которые ему нечем было вытереть, но она на него не смотрела. Она как ребёнок радовалась солнцу, ещё холодному, но уже по весеннему яркому, чистому небу без единого облачка и уже кое-где пробивающейся по косогорам первой травке.

Идти оказалось далеко, за деревню. Но Кэкэчэн показывала дорогу и попутно осуждала распаханные с осени огороды.

— Наш народ считал, что земля — это дракон, и пахать землю — наносить ей раны. Они жили собирательством, охотой и рыбной ловлей. Да, и сейчас живут. Свободный народ никогда не станет другим. Да, Райка?

Вера Павловна не ответила. За всю дорогу она не проронила ни слова, но шла бойко, не отставала и не жаловалась.

— Почти пришли, — сказала Кэкэчэн и показала рукой на пологую сопку. — Нам во-о-он к тому камню.

На границе ещё чёрного леса вверху и уже заметно зазеленевшей поляны внизу лежал огромный камень. Простой серый, он был похож на треугольную пирамиду, только сильно скруглённую временем, ветрами и осадками.

— Видишь эти кусты? Через пару дней вся эта сопка станет лиловой — зацветёт багульник, — поясняла старушка, пока они поднимались. — Больше всего на свете я люблю как цветёт багульник. Мои предки говорили, если в это время загадать желание – оно обязательно сбудется.