Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая - [42]

«Плохие, верно?»

«Боюсь, что так, иначе он бы уже рассказал их».

Мой юный товарищ молча вытащил из-под жилета фуражирку и протянул ее брату.

«Теперь вы глава семьи, — сказал он, — и эта реликвия принадлежит вам».

«Что это?» — спросил брат.

«Шапка, которая была на нем, когда его расстреляли!» — ответил Шарль.

«Стало быть, все кончено?» — спросил мой старший брат, не проронив ни слезинки, тогда как у меня на глаза поневоле навернулись слезы.

«Да».

«Он умер достойно?»

«Как герой!»

«Хвала Богу! Честь соблюдена. Наверное, в этой шапке что-то есть?»

«Письмо».

Брат ощупал шапку, отыскал место, где была бумага, распорол перочинным ножиком шов и достал оттуда письмо.

Он развернул его:

«Моему дорогому брату Шарлю.

Во-первых, и прежде всего, как можно дольше скрывай мою смерть от нашей матери».

«Стало быть, он умер, не зная, что наша бедная матушка сошла в могилу раньше его?» — спросил брат.

«Да нет, знал, — ответил Шарль, — я сказал ему об этом».

Брат вернулся к письму:

«В Берхеме я попал в плен. Моя лошадь была убита подо мной и, упав, придавила меня. Защищаться было невозможно. Я отбросил подальше саблю, и четверо республиканцев высвободили меня из-под лошади.

Меня повели в крепость Ауэнхайм, чтобы расстрелять там; если не случится чуда, меня уже ничто не может спасти.

Отец дал слово королю умереть за дело монархии, и он умер.

Я дал слово отцу отдать жизнь за то же дело, и я вот-вот умру.

Ты дал слово мне. Настал твой черед. Если и ты погибнешь, Эктор отомстит за нас.

Помолись на могиле нашего отца.

Поцелуй по-отечески Эктора.

Прощай.

ЛЕОН ДЕ СЕНТ-ЭРМИН.

Р.S. Я не знаю, каким образом пошлю тебе это письмо. Об этом позаботится Бог».

Брат поцеловал письмо, дал мне поцеловать его и спрятал его на груди.

Затем он обратился к Шарлю:

«Ты сказал, что присутствовал при его казни?»

«Да», — ответил Шарль.

«Тогда расскажи мне, как это произошло, и не упускай ни малейшей подробности».

«Все очень просто, — сказал Шарль. — Я направлялся из Страсбурга в ставку гражданина Пишегрю, в Ауэнхайм, как вдруг сразу за Сессенхаймом меня догнал небольшой отряд пехотинцев, численностью примерно в двадцать человек, которым командовал капитан, ехавший верхом.

Эти двадцать человек шагали в две шеренги.

По середине мощеной дороги шагал, как и я, какой-то человек, явно спешенный кавалерист, что было нетрудно понять по его сапогам со шпорами. На нем был широкий белый плащ, закрывавший все его тело от плеч до ног и позволявший видеть лишь его молодое умное лицо, показавшееся мне знакомым; на голове у него была фуражирка необычного для французской армии фасона.

Капитан увидел меня шагающим бок о бок с молодым человеком в белом плаще и, поскольку я показался ему еще моложе, чем это есть на самом деле, он доброжелательно спросил меня:

"Куда ты так спешишь, юный гражданин?”

"Я иду в ставку гражданина Пишегрю. Далеко еще до нее?”

"Примерно двести шагов, — ответил молодой человек в белом плаще. — Глядите, в конце аллеи, на которую мы только что вступили, начинаются первые дома Ауэнхайма".

Мне показалось странным, что он кивнул головой в сторону деревни, вместо того чтобы указать на нее рукой.

"Благодарю", — ответил я, намереваясь ускорить шаг, чтобы избавить молодого человека от моего общества, которое, как мне показалось, не было ему приятно.

Однако он окликнул меня:

"Право, мой юный друг, если вы не слишком спешите, вам следовало бы замедлить шаг и проделать этот путь вместе с нами. Тогда я успел бы расспросить вас о том, что нового в наших краях".

"В наших краях?" — удивленно спросил я.

"Полноте, — промолвил он, — разве вы не из Безансона или, по крайней мере, не из Франш-Конте?"

Я с изумлением посмотрел на него: его выговор, лицо, манеры — все пробуждало во мне воспоминания детства. Несомненно, прежде я был знаком с этим красивым молодым человеком.

"Но теперь, возможно, вы хотите сохранить инкогнито", — продолжил он, смеясь.

"Отнюдь нет, гражданин, — ответил я. — Просто мне вспомнилось, что Теофраст, который первоначально носил имя Тиртам и которого афиняне прозвали Богоречивым, был распознан зеленщицей как уроженец Лесбоса, хотя перед тем пятьдесят лет прожил в Афинах".

"А вы образованны, сударь, — сказал мой попутчик. — По нынешним временам это лишнее".

"Вовсе нет, — ответил я. — Генерал Пишегрю, к которому я направляюсь, вот уж кто действительно весьма образованный человек, и я надеюсь, что, благодаря адресованному ему рекомендательному письму, которое у меня с собой, мне удастся поступить к нему в секретари. А ты, гражданин, — спросил я, подталкиваемый любопытством, — тоже служишь в армии?"

Засмеявшись, он промолвил:

"Не совсем".

"Выходит, — продолжал я, — ты как-то связан с начальством."

"Связан, — повторил он, смеясь. — Да, клянусь, вы нашли точное слово, дорогой мой. Однако я не связан с начальством, я связан с самим собой”.

"Послушайте, — произнес я, понижая голос, — вы обращаетесь ко мне на вы и во весь голос называете меня сударем; вы не боитесь потерять из-за этого свое место?"

"Слышите, капитан? — со смехом воскликнул молодой человек в белом плаще. — Этот юный гражданин опасается, как бы я не потерял место, потому что обращаюсь к нему на вы и называю его сударем! Не знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы занять мое место? Я тотчас уступлю его такому охотнику!"