Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая - [40]

«Сударыня, генерал появится здесь через полчаса, и, как только он прибудет, у него попросят то, чего вы желаете».

Затем, уже уходя и словно убеждая самого себя в том, что был прав, подчинившись желаниям узницы, и поступил так по справедливости, а не вследствие малодушия, он повторял:

«Это правильно, в конце концов это правильно».

«Что правильно?» — спросил его другой гвардеец. «То, что эта женщина погуляет с больной дочерью».

«Ну-ну, — отозвался его товарищ, — пусть она проведет ее пешочком от Тампля к площади Революции, вот это будет прогулка!»

Королева услышала ответные слова гвардейца и содрогнулась, однако они лишь придали ей решимости как можно точнее следовать полученным указаниям.

В половине десятого прибыл Сантер.

Несколько резковатый и грубоватый, Сантер был добрейшим человеком, которого несправедливо обвинили в том, что это по его приказу раздался страшный барабанный бой, заглушивший последние слова короля на эшафоте, и который из-за этого так никогда и не обрел утешения. Однако он совершил ошибку, поссорившись одновременно с Национальным собранием и Коммуной, за что едва не поплатился головой.

Он разрешил изменить часы прогулок.

Один из муниципальных гвардейцев поднялся к королеве и объявил ей, что генерал удовлетворил ее просьбу.

«Благодарю вас, сударь», — ответила она с очаровательной улыбкой, погубившей Барнава и Мирабо.

Затем, повернувшись к своей собачке, прыгавшей у нее за спиной и ходившей на задних лапках, она сказала:

«Ну что, Блек, порадуйся тоже, мы идем гулять».

А затем обратилась к муниципальному гвардейцу: «Так когда мы сможем выйти?»

«В десять часов, ведь вы сами назначили это время».

Королева кивнула, и гвардеец удалился.

Оставшись одни, женщины переглянулись с выражением тревоги на лице, смешанной с радостью и надеждой.

Дочь королевы бросилась в объятия матери, а принцесса Елизавета подошла к невестке и протянула ей руку.

«Помолимся, — сказала королева, — но так, чтобы никто не заподозрил, что мы молимся».

И все вместе они принялись мысленно возносить молитвы Господу.

Тем временем пробило десять часов. До королевы донеслось бряцание оружия.

«Это сменяются часовые», — сказала принцесса Елизавета.

«Значит, за нами сейчас придут», — промолвила юная принцесса.

«Мужайтесь!» — обратилась к ним королева, заметив, что обе они побледнели, и в свой черед побледнев.

«Десять часов! — крикнули снизу. — Пусть узницы спускаются!»

«Мы идем, граждане», — ответила королева.

Открылась первая дверь, выходившая в темный коридор. Благодаря царившему там полумраку пленницы могли скрыть свое волнение.

Собачка весело бежала впереди них.

Но, поравнявшись с комнатой, где прежде жил ее хозяин, она внезапно остановилась, припала носом к щели под дверью, с шумом втягивая воздух, и, жалобно взвизгнув пару раз, протяжно и тоскливо завыла, как воет любая собака, чуя смерть.

Королева быстро прошла вперед, но через несколько шагов была вынуждена опереться о стену. Золовка и дочь подошли к ней и застыли в неподвижности.

Маленький Блек догнал их.

«Ну что? — раздался тот же голос. — Она спускается или нет?»

«Идем, идем», — откликнулся гвардеец, сопровождавший узниц.

«Пойдемте», — сказала королева, делая над собой усилие.

И она начала спускаться.

Когда она достигла подножия винтовой лестницы, раздалась барабанная дробь, призывавшая стражу, но не для того, чтобы приветствовать королеву, а чтобы показать ей, что при таком бдительном окружении она не сможет бежать.

Тяжелая дверь медленно отворилась на скрипучих петельных крюках.

Пленницы оказались во дворе.

Они быстро дошли до сада. Стены двора были покрыты оскорбительными надписями и похабными рисунками, которые намалевали, развлекаясь, солдаты.

Стояла великолепная погода, и солнечный жар еще не был невыносимым.

Королева прогуливалась примерно три четверти часа; затем, когда на часах было уже без десяти одиннадцать, она подошла к питейной лавке, где женщина, которую звали мамаша Плюмо, продавала солдатам колбасные изделия, вино и водку.

Королева уже стояла на пороге и намеревалась войти внутрь, чтобы попросить разрешения присесть, как вдруг заметила сапожника Симона, сидевшего там за столом и заканчивавшего завтрак.

Она задержалась в дверях: Симон был одним из ее злейших врагов.

Королева отступила назад и позвала собачку, которая уже вбежала в лавку.

Однако Блек кинулся прямо к откидной крышке подвала, где вдова Плюмо держала провизию и вино, и припал мордочкой к щелям между досками.

Королева, трепеща и догадываясь, что привлекло туда собаку, властным голосом позвала ее, но Блек, казалось, не слышал ее, а если и слышал, то отказывался повиноваться.

Внезапно он заворчал, после чего принялся яростно лаять.

Когда сапожник увидел, что собачка упрямо не желает слушаться своей хозяйки, его будто озарило.

Он бросился к дверям, крича:

«К оружию! Измена! К оружию!»

«Блек! Блек!» — отчаянным голосом взывала королева, сделав несколько шагов вперед.

Однако собака никак не откликалась на этот зов и продолжала лаять со все возраставшей яростью.

«К оружию! — продолжал вопить Симон. — К оружию! В погребе гражданки Плюмо аристократы! Они пришли похитить королеву! Измена! Измена!»