Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая - [30]

Обе они получили превосходное воспитание. Воспитание Гортензии, прерванное ее принудительным обучением ремеслу, после освобождения матери из тюрьмы продолжилось с таким здравомыслием и старанием, что догадаться об этом перерыве было невозможно. Она очень мило рисовала, превосходно музицировала, сочиняла музыку и писала стихи для романсов: некоторые из них дошли до нашего времени, и то, что они так долго остаются популярными, объясняется не высоким общественным положением их автора, а их подлинной ценностью.

Обе девушки были художницами, обе были музыкантшами, обе говорили на нескольких иностранных языках.

Гортензия показала Клер свою художественную мастерскую, свои карандашные наброски, свой музыкальный кабинет и свою вольеру.

Затем они сели рядом с вольерой, в небольшом будуаре, расписанном Редуте.

Разговор у них зашел о званых вечерах, которые возобновились в то время, став блистательнее прежнего; о балах, которые с исступлением начались снова; о великолепных танцорах, о г-не де Тренисе, г-не Лаффите, г-не д’Альвимаре и обоих Коленкурах. Обе стали сетовать, что на любом балу им приходится хотя бы по разу танцевать гавот и менуэт. И, наконец, они с самым непринужденным видом обменялись двумя вопросами.

— Знакомы ли вы с гражданином Дюроком, адъютантом моего отчима? — спросила Гортензия.

— Доводилось ли вам встречаться с гражданином Эктором де Сент-Эрмином? — спросила Клер.

Клер не была знакома с Дюроком.

Гортензия не была знакома с Эктором.

Гортензия, по существу говоря, осмелилась признаться, что влюблена в Дюрока, ибо ее отчим, который, со своей стороны, питал к нему большую привязанность, благосклонно воспринял эту любовь.

И в самом деле, Дюрок был одним из тех блистательных генералов, целым рассадником которых стал в то время Тюильри. Ему не было еще двадцати восьми лет, его отличали чрезвычайно утонченные манеры, и обращали на себя внимание его большие выпуклые глаза, довольно высокий рост и стройное, изящное телосложение.

Однако над этой любовью сгущались тучи. Бонапарт ей покровительствовал, но Жозефина покровительствовала другой любви.

Жозефина хотела выдать Гортензию замуж за Луи, одного из младших братьев Наполеона.

У Жозефины в семье было два открытых врага — Жозеф и Люсьен. Их надзор за ее поведением заходил куда дальше обычной бестактности. Это они почти убедили Бонапарта после его возвращения из Египта не видеться более с Жозефиной. Это они постоянно подталкивали его к разводу, ссылаясь на то, что для осуществления честолюбивых планов Бонапарта ему необходим наследник мужского пола, и в этих обстоятельствах вели игру тем более красивую, что, казалось бы, действовали против собственных интересов.

Жозеф и Люсьен были женаты. Жозеф женился самым достойным образом, сообразуясь со всеми приличиями. Он взял в жены дочь г-на Клари, богатого марсельского торговца, и оказался свояком Бернадота. У г-на Клари оставалась еще третья дочь, которая, возможно, была еще прелестнее своих сестер, и Бонапарт попросил ее руки.

— Да ни за что, — ответил отец, — мне вполне достаточно в семье и одного Бонапарта!

Если бы этот почтенный марсельский торговец дал согласие, то в один прекрасный день он оказался бы тестем императора и двух королей.

Что же касается Люсьена, то он пошел на то, что в светском обществе называется неравным браком.

Году в 1794-м или 1795-м, когда Бонапарт был известен лишь захватом Тулона, Люсьен получил должность смотрителя провиантского склада в небольшом селении Сен-Максимен.

Будучи республиканцем и окрестив себя Брутом, Люсьен не мог позволить, чтобы в том месте, где он живет, находился какой-нибудь святой, и потому, переименовав святого Максимина, подобно тому, как переименовал самого себя, он присвоил этой деревне название Марафон.

Гражданин Брут из Марафона — это звучало хорошо.

Мильтиад звучало бы еще лучше, однако Люсьен, принимая имя Брут, не мог предусмотреть, что ему предстоит поселиться в Марафоне.

Люсьен-Брут жил в единственной гостинице Сен-Максимена-Марафона. Держал эту гостиницу человек, не помышлявший менять свое имя и продолжавший зваться Констаном Буайе.

У хозяина гостиницы была дочь, восхитительное создание по имени Кристина; порой подобные цветы произрастают и в навозе, а подобные жемчужины попадаются и в тине.

В Сен-Максимене-Марафоне не было ни развлечений, ни приличного общества, однако вскоре Люсьен-Брут ни в чем этом уже не нуждался. Кристина Буайе заменила ему все.

Однако Кристина была столь же целомудренна, сколь и красива; Люсьену не удалось сделать ее своей любовницей, и, в порыве любви и тоски, он сделал ее своей женой. Кристина Буайе стала не Кристиной Брут, а Кристиной Бонапарт.

Генерал, подавивший мятеж 13 вандемьера и начавший прозревать свою судьбу, пришел в ярость; он поклялся никогда не прощать молодожена, никогда не принимать его жену и выслал обоих из страны, назначив Люсьена на какую-то незначительную должность в Германии.

Однако позднее он смягчился, встретился со своей невесткой и 18 брюмера не без удовольствия увидел подле себя своего брата Люсьена-Б рут а, сделавшегося теперь Люсьеном-Антонием.