Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая - [31]

Итак, Люсьен и Жозеф были кошмаром г-жи Бонапарт, и она хотела, женив Луи на своей дочери, сделать его заинтересованным в ее благополучии и получить в его лице поддержку против них.

Гортензия всеми силами противилась этому браку, хотя Луи в то время был красивым юношей с нежным взглядом и приветливой улыбкой; внешне он напоминал свою сестру Каролину, только что вышедшую замуж за Мюрата, и был еще почти ребенком: ему едва исполнилось двадцать лет. Он не любил Гортензию, но и не питал к ней никакой ненависти; с ним можно было делать все, что угодно.

Что касается Гортензии, то она не испытывала ненависти к Луи, но любила Дюрока.

Ее откровения придали уверенности Клер де Сурди, и в конце концов она тоже сделала признание.

К несчастью, ей почти не в чем было признаваться.

Она полюбила, если только можно назвать это любовью, хотя уместнее было бы сказать, что она обратила внимание на молодого красивого человека лет двадцати трех или двадцати четырех.

Он был белокур, с прекрасными черными глазами, с чересчур правильными для мужчины чертами лица и с женственными на вид руками и ногами, но при этом сложен настолько соразмерно и гармонично, что сразу становилось понятно: эта внешне хрупкая оболочка скрывает геркулесову силу; опережая время, когда Шатобриан и Байрон создавали образы Рене и Манфреда, он носил на своем лице, покрытом бледностью, печать рока; дело в том, что о его семье, да и в самой его семье бытовали ужасные предания, которые никто в точности не знал, но которые тянулись за ним, словно пятна крови; тем не менее он не носил на виду у всех нарочитого траура по своим родственникам, которые стали жертвами Республики, и никогда не кичился своим горем на тех балах и тех собраниях, какие предназначались для того, чтобы утолить гнев теней. Впрочем, когда он появлялся в обществе, ему не нужно было привлекать к себе взгляды окружающих странностью своего поведения. Они сами собой притягивались к нему. Его товарищам не сказать чтобы по удовольствиям, но по охоте и путешествиям никогда не удавалось вовлечь его в одно из тех юношеских увеселений, в какие хоть раз случайно оказываются втянуты даже самые несгибаемые люди, и никто не мог припомнить, чтобы видел его не то что смеющимся искренним и радостным смехом юности, но даже улыбающимся.

Некогда между семьями Сент-Эрминов и Сурди существовали дружеские связи, и, как водится в знатных домах, память об этих дружеских связях осталась драгоценной для обеих семей. И потому, когда случай приводил молодого Сент-Эрмина в Париж, он, со времени возвращения г-жи де Сурди из колоний, непременно наносил ей своего рода визит вежливости, никогда не переходившей в панибратство.

За несколько месяцев перед тем Эктор и Клер встретились в обществе. Однако, за исключением обычных приветствий, которыми они обменялись, между ними было сказано крайне немного слов, особенно со стороны молодого человека, отличавшегося поразительной немногословностью. Но если уста хранили молчание, то глаза не безмолвствовали. Эктор, вне всякого сомнения, не имел над своими взглядами такой же власти, как над своими словами, и каждый раз, когда он сталкивался с Клер, его взгляды говорили ей, насколько он находит ее красивой и отвечающей всем желаниям его сердца.

При первых встречах Клер была взволнована этими взглядами, столь выразительными, и, поскольку Сент-Эрмин казался ей во всех отношениях совершенным кавалером, она, в свой черед, позволила себе довольно непринужденно глядеть на него и надеялась, что на первом же балу он будет танцевать с ней и на помощь этим взглядам, столь выразительным, придет какое-нибудь слово или пожатие руки. Но, в силу какой-то странности, удивительной для того времени, Сент-Эрмин, этот изящный кавалер, фехтовавший с Сен-Жоржем и стрелявший из пистолета не хуже Жюно и Фурнье, никогда не танцевал.

То была очередная его странность вдобавок к другим, и на балах, на которых ему доводилось присутствовать, Сент-Эрмин, холодный и бесстрастный, стоял в какой-нибудь оконной нише или в углу гостиной, вызывая недоумение всех юных танцовщиц, задававшихся вопросом, что за обет мог лишить их столь изящного кавалера, всегда одетого по последней моде и с таким совершенным вкусом.

Клер всегда тем более удивлялась постоянной сдержанности графа де Сент-Эрмина по отношению к ней, что ее мать явно питала к молодому человеку особую симпатию, очень тепло отзывалась о его семье, истребленной во время Революции, и о нем самом, когда ей доводилось упоминать его в разговоре, да и денежный вопрос не мог бы стать помехой брачному союзу между ними, поскольку оба они были единственными детьми в своих семьях и внушительные состояния той и другой были примерно равны.

Нетрудно понять, какое впечатление должно было произвести на сердце юной девушки, к тому же юной креолки, подобное сочетание физических и душевных качеств, таинственность и красота молодого человека, мысли о котором занимали ее ум, перед тем как завладеть ее сердцем.

Гортензии не понадобилось много времени, чтобы раскрыть свои желания и надежды: выйти замуж за Дюрока, любимого ею, и не выходить замуж за Луи Бонапарта, не любимого ею, — вот и весь секрет, которым она поделилась с подругой, сделав это в двух словах. Однако далеко не так обстояло с романтическим увлечением Клер. Штрих за штрихом рисовала она подруге образ Эктора, проникая, насколько ей это удавалось, в окружавшую его тьму; затем, наконец, когда мать дважды позвала ее, когда сама она уже поднялась и поцеловала Гортензию, внезапно и словно в подтверждение слов г-жи де Севинье, что самая важная часть письма находится в постскриптуме, Клер, как если бы это только что пришло ей в голову, напоследок произнесла: