Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая - [17]

Выслушав ответ республиканского генерала, Кадудаль улыбнулся.

— Я предугадал его, — сказал он.

— Как вы могли предугадать его, если это я дал генералу Харти такой совет?

— Однако только что вы придерживались противоположного мнения.

— Да, но вы совершенно справедливо заметили мне, что я не генерал Харти. Итак, каково же ваше третье предложение? — с определенным нетерпением в голосе продолжил Ролан, начавший осознавать, что с самого начала переговоров именно генерал Кадудаль выступает в благородной роли.

— Третье предложение, — отвечал Кадудаль, — это приказ, приказ отступить, который я дам тремстам моим бойцам. У генерала Харти сотня солдат, я также оставлю сотню. Мои предки-бретонцы со времен битвы Тридцати имели обыкновение сражаться один на один, грудь к груди, боец с бойцом и скорее один против четверых, чем вчетвером против одного. Если генерал Харти одержит победу, он переступит через наши тела и беспрепятственно вернется в Ванн, никак не потревоженный теми тремястами бойцами, которые не примут участия в сражении. Если же он будет побежден, то не сможет сказать, что уступил численному превосходству. Отправляйтесь, господин де Монтревель, отправляйтесь и оставайтесь с вашими друзьями. Это я обеспечиваю им численное превосходство, ибо вы один стоите десятерых.

Ролан снял шляпу и поклонился.

— Что это значит, сударь? — спросил Кадудаль.

— Я имею привычку приветствовать все то, что кажется мне великим, и вот я приветствую вас.

— Полковник, стакан вина напоследок, — предложил Кадудаль. — Каждый из нас выпьет за то, что любит, за то, что с сожалением покинет на земле, за то, что надеется вновь встретить на небесах!

Он взял единственный стакан, наполнил его до половины и подал Ролану:

— У нас всего один стакан, господин де Монтревель; пейте первым.

— Почему первым?

— Потому, прежде всего, что вы мой гость, а еще потому, что есть пословица, которая гласит: «Кто пьет вторым, знает мысли первого». Я хочу знать ваши мысли, господин де Монтревель.

Ролан залпом осушил стакан и вернул его Кадудалю.

Генерал снова наполнил его до половины и в свой черед выпил до дна.

— Ну что, — спросил Ролан, — теперь вы знаете, о чем я думаю?

— Подскажите, — с улыбкой промолвил Кадудаль.

— Вот что я думаю, — со свойственной ему прямотой ответил Ролан, — я думаю, генерал, что вы храбрец, и почту за честь, если в момент, когда мы вот-вот начнем сражаться друг против друга, вы протянете мне руку.

И, в самом деле, молодые люди обменялись рукопожатием скорее как два друга перед расставанием, чем как враги накануне схватки.

То, что произошло, было исполнено возвышенной простоты и одновременно величия.

Они отдали друг другу честь.

— Удачи вам, — произнес Ролан, обращаясь к Кадудалю, — но позвольте усомниться, что мое пожелание исполнится. По правде сказать, я высказываю его устами, а не сердцем.

— Храни вас Бог, господин де Монтревель, — сказал в ответ Кадудаль, — и надеюсь, что мое пожелание исполнится, ведь оно целиком выражает мои мысли.

— По какому сигналу мы узнаем, что вы готовы к бою? — спросил Ролан.

— По ружейному выстрелу в воздух.

— Хорошо, генерал.

И, пустив лошадь в галоп, Ролан в третий раз пересек пространство, разделявшее генерала-роялиста и генерала-республиканца.

Указывая рукой на удалявшегося всадника, Кадудаль обратился к шуанам:

— Смотрите хорошенько, видите этого молодца?

Все взгляды устремились на Ролана.

— Да, генерал, — послышалось в ответ.

— Так вот, клянусь душами ваших отцов, пусть его жизнь будет для вас священной! Вы можете захватить его в плен, но только живым и так, чтобы ни один волос не упал с его головы.

— Хорошо, генерал, — коротко ответили бретонцы.

— А теперь, друзья мои, — продолжал Кадудаль, возвысив голос, — вспомните, что вы сыновья тех тридцати героев, которые сражались против тридцати англичан между Плоэрмелем и Жоссленом, в десяти льё отсюда, и победили их! Наши предки обессмертили себя в битве Тридцати, прославьтесь же и вы в битве Ста!.. К несчастью, — добавил он вполголоса, — на этот раз нам предстоит иметь дело не с англичанами, а с нашими братьями.

Между тем туман окончательно рассеялся, и первые лучи весеннего солнца желтоватыми полосами осветили равнину Плескопа, так что теперь можно было отчетливо видеть все маневры обоих отрядов.

В то самое время, когда Ролан возвращался к республиканцам, Золотая Ветвь умчался галопом, и напротив генерала Харти и синих остался лишь Кадудаль с сотней шуанов.

Отряд, оказавшийся ненужным, разделился надвое: одна его часть двинулась в сторону Плюмергата, другая — в сторону Сент-Аве; дорога теперь была свободна.

Золотая Ветвь вернулся к Кадудалю.

— Какие будут приказания, генерал? — спросил он.

— Только одно, — ответил генерал шуанов. — Возьми восемь человек и следуй за мной. Когда молодой республиканец, с которым я завтракал, свалится на землю вместе со своей лошадью, вы броситесь на него и возьмете в плен, прежде чем он успеет выбраться из-под нее.

— Да, генерал.

— Я хочу, чтобы он остался цел и невредим, тебе это известно.

— Решено, генерал.

— Выбери, кого возьмешь с собой, и, когда он даст тебе клятву, можешь действовать по своему усмотрению.