Экспедиция. Бабушки офлайн - [63]
И вот мы поехали на телеге-то скарб перевозить, тятька лошаденку колхозну впряг, повернулся к старой избе и говорит: «Дедушка домовой, айда со мной! На новое жительство!». И вот те крест! Не может сдвинуться телега с места — и всё тут. Ну ни в какую. И так и сяк, измучились вконец! Это я вот сама хорошо помню.
Ну, чаво делать? Тятя слез, снова кланяется, значит: «Дедушка, ты уж не обессудь, давай рядом беги с нами. Лошаденка стара, не свезет всех!». И вот, помилуй Бог, вот щас вспоминаю, индо мороз по коже — пошла телега-то наша! Поехали-полетели, как в сказке. Вот чудеса, ребятёшки. Подлинно чудеса!
Арсеньева прыгает с табуретки и через полминуты приносит очередную порцию печений. Щеголева с Будовым улыбаются, поглядывая то друг на друга, то на ртуть-бабушку. Стариков весь — внимание и собранность: нельзя упустить ничего из сказанного!
— Может, молочка? — Щеголева не успевает отказаться и перед ней, как на скатерти-самобранке, появляется трехлитровая банка — со вчерашним, вечерним, вкусным. Оля разливает по советским бабушкиным кружкам холодное молоко, фольклористы с удовольствием принимаются пить, усатя губы белыми полосками.
— А в кельях-то как хорошо сидели: девчонки вяжут-рукодельничают, парни придут с гармонями-балалайками. Веселó! Не то что щас: в телек пялятся, а чего там смотреть-то? Якубовича вон только с дедом глядели да надоело: одно и то же кажный раз. А раньше-те — и «Подгорну», и «Семеновну» плясали. А краковяк-то умеете? Нет? А ну-ка становись!
Баба Катя за руки поднимает сначала порозовевшую Щеголеву, затем смущенного Будова.
— Та-ак! Ты становись сюды, ты — сюды, — распоряжается Арсеньева; Лешка вскарабкивается с ногами на стул и пытается заснять происходящее сверху. — Тут по кругу ходить надо. Понимашь? Пан-пам-па-паб-пан-тада, пан-тада! Вот такой мотив там, я бы вам наиграла да инструменту нету. Так, ты разворачивайся к ней! Как тебя, Петей? Петь, да что ж ты как неживой совсем? Ну-ка обыми Оленьку-то, чего ты ее боишься? Не съест! Во как! Во как! И опять пошли по кругу.
Просторный зал в мгновение ока превращается в келью середины XX века, где плясали и русского, и дробили, и частушками побивали то соперниц, то нерадивого гармониста.
— Эй, Лешка, а ну слязай, куды под самый потолок взлетел, орел молодой? Ставь свою камеру, покажем молодежи, как надо-те краковяк плясать!
Стариков не успевает по-нормальному установить видеокамеру на штативе, а Арсеньева уж вихрем подлетает к нему, и вот неуклюжий, угловатый, совсем не приспособленный к недискотечным танцам кандидат наук взят в полный оборот.
— Пам-пабам-пампабам-пампабам! Вот как оно, ага, тут за талию меня бери, чего талии у бабушки не нащупашь, Лешка, что ли? Ага, тут руку мою берёшь да вытягивай-вытягивай, а потом два шага назад, два вперед! О! Да ты два дня у бабы Кати поживешь и танцором настоящим сделаешься!
Петька смеется в голос, видя, как Стариков, словно неповоротливый танк, не поспевает за перекатывающейся туда-сюда бабушкой. А Арсеньева с помолодевшими глазами отпускает вдруг Лешку, слегка отталкивает его от себя и начинает дробить об пол голыми пятками.
— На сопернице моей
Кофта изорватая!
Еще больше изорву:
Не люби женатого!
Оп-оп, вот так, вот так — и дробью ногами идешь. Вот так! Мы, бывалоча, как на праздник какой — так там мост у нас хороший был, в Княжухе-те, — раскрасневшаяся баба Катя поправляет выбившуюся из-под платка прядь волос. — И вот он деревянный, а под ним — речушка. И как начнем там дробить-то — батюшки! На всё село слыхать, звук чистый идет, как горохом по корыту! Вот как веселились, вот как праздновали. Надробимся — да снова по кельям шастать-плясать!
Собеседники опять рассаживаются за стол. Арсеньева вдруг задумывается и несколько минут молча глядит в окно. Там, на улице — солнечный, радостный день; слышно, как кудахчет курица, нашедшая что-то съестное. Ветер вздрагивает листьями тополей, склонивших голову на двор Арсеньевского дома.
Но у бабы Кати в затуманенных глазах — иное. По ним бегут и бегут струи нескончаемого дождя, уводящие в гипноз воспоминаний. Господи, ну как расскажешь этим мальчишкам и девчоночке в светлом платье про почерневшего на войне отца — ночного гостя, который на всю жизнь связался в ее детской голове с желтым кусочком сахара? Сахара с соринками — горько-сладкого воспоминания ее голодной молодости. Как передать им крики обгоревшей во время пожара родной сестры? Она кричала не от страха за себя, а от безумия боли за сгоревшего сыночка — ее трехлетнего племянника.
Как описать им, что она чувствовала, когда муж Феденька сколачивал из темных досок маленький ящичек — для их безымянного первенца? Он родился недоношенным, пожил несколько часов да помер. Бабка, мужнина мать, едва успела его окунуть — крестить по-домашнему. Нарекла его Ванечкой. А потом муж отнес ящик в поле и — зарыл. И не сказал даже, где оставил Ванечку, в каком именно месте, а она, дура, так до самой мужниной смерти и не спрашивала о том. Боялась разбередить себе сердце.
— Ты вот как ешь, крошки со скатерти смахивай себе в ладошку да в рот, да в рот. Это им всем, безымяненьким которые, — помин. С молитвой — и в рот, — учила ее свекровка, когда Катерина жаловалась, что Ванечка во сне ее замучил.
Человек так устроен, что не может жить без каких-то рамок и границ — территориальных, духовных, жанровых. Но на самом деле — где-то глубоко внутри себя — мы все свободны, мы — творцы бесконечных миров. В сборнике опубликованы тексты очень разных авторов. После их прочтения хочется создавать нечто подобное самому. И такая реакция — лучшая награда для любого писателя.
Шестнадцатилетнего Дарио считают трудным подростком. У него не ладятся отношения с матерью, а в школе учительница открыто называет его «уродом». В наказание за мелкое хулиганство юношу отправляют на социальную работу: теперь он должен помогать Энди, который испытывает трудности с речью и передвижением. Дарио практически с самого начала видит в своем подопечном обычного мальчишку и прекрасно понимает его мысли и чувства, которые не так уж отличаются от его собственных. И чтобы в них разобраться, Дарио увозит Энди к морю.
Грозные, способные в теории поцарапать Солнце флоты индостанской и латино-американской космоцивов с одной стороны и изворотливые кассумкраты Юпитера, профессионалы звездных битв, кассумкраты Облака Оорта с другой разлетались в разные стороны от Юпитера.«Буйволы», сами того не ведая, брали разбег. А их разведение расслабило геополитическое пространство, приоткрыло разрывы и окна, чтобы разглядеть поступь «маленьких людей», невидимых за громкими светилами вроде «Вершителей» и «Координаторов».
Произвол, инициатива, подвиг — три бариона будущего развития человеческих цивилизаций, отразившиеся в цивилизационных надстройках — «кратиях», а процесс их развития — в «кратолюции» с закономерным концом.У кратолюции есть свой исток, есть свое ядро, есть свои эксцессы и повсеместно уважаемые форматы и, разумеется, есть свой внутренний провокатор, градусник, икона для подражания и раздражения…
В этой книге собраны жизненные наблюдения, пронизанные самоиронией, черным юмором и подкрепленные «гариками» Игоря Губермана.Я назвала их страшилками.До встречи, читатель!
Имя Константина Ханькана — это замечательное и удивительное явление, ярчайшая звезда на небосводе современной литературы территории. Со времен Олега Куваева и Альберта Мифтахутдинова не было в магаданской прозе столь заметного писателя. Его повести и рассказы, представленные в этом двухтомнике, удивительно национальны, его проза этнична по своей философии и пониманию жизни. Писатель удивительно естественен в изображении бытия своего народа, природы Севера и целого мира. Естественность, гармоничность — цель всей творческой жизни для многих литераторов, Константину Ханькану они дарованы свыше. Человеку современной, выхолощенной цивилизацией жизни может показаться, что его повести и рассказы недостаточно динамичны, что в них много этнографических описаний, эпизодов, связанных с охотой, рыбалкой, бытом.
Хелен поддается на уговоры брата и отправляется в весьма рисковое путешествие, чтобы отвлечься от недавнего развода и «перезагрузиться». Курс выживания в дикой природе – отличная затея! Но лишь до тех пор, пока туда же не засобирался Джейк, закадычный друг ее братца, от которого всегда было слишком много проблем. Приключение приобретает странный оборот, когда Хелен обнаруживает, что у каждого участника за спиной немало секретов, которыми они готовы поделиться, а также уникальный жизненный опыт, способный перевернуть ее мировоззрение.