Экран и Владимир Высоцкий - [68]

Высоцкий кричит, но это не дуэт Дон Гуана и грома небесного. Это ожесточенный спор. Человек заглушает раскаты грома, он стоит, весь в полыхающих стрелах, он жестикулирует, словно одержимый дирижер, диктующий своему оркестру последовательность производимых звуков. И это уже не актер, а олицетворенное противостояние Каменному гостю, неотвратимой Судьбе, что пришла отнять у Дон Гуана Дону Анну и жизнь вместе с ней. Все грохочет, гремит, сверкает. Весь мир, кажется, сейчас рухнет, а он должен успеть сказать, что он не Диего, а Дон Гуан, и что он любит ее.

А силы мщения приближаются, они почти у порога.

Он чувствует это приближение. Но Дона Анна лишилась чувств, и ничто не может отвлечь Дон Гуана от его белокурого ангела, распростертого на полу. Прежний Дон Гуан, любовник Лауры и других женщин, непременно воспользовался бы таким, что называется, удобным моментом. Первоначально Пушкин придал было своему герою намерения чисто «донжуанского» толка. Так, в сцене после обморока Доны Анны (в черновиках А. С. Пушкина), когда она не вполне еще пришла в себя, Дон Гуан произносит: «О, как она прекрасна в этом виде // В лице томленье, взор полузакрытый // Волненье груди, бледность этих уст… (Целует ее). В окончательный вариант «Каменного гостя» такое не вошло. Великий Пушкин ощутил, что для нового Дон Гуана было бы бесконечно мало и безнравственно, — да, да, и безнравственно! — «сорвать поцелуй» у полубесчувственной Анны. Прежде всего ему нужна была ее душа, ее любовь. Высоцкий играет Дон Гуана в этой сцене растерянным, робким. Руки его тянутся к ней, но он их тотчас отдергивает от края платья той, которая для него — священна. Он не думает о своем, уже произнесенном роковом признании, он весь с ее переживаниями, он сосредоточен на сочувствии Доне Анне.

А в это время в склепе остался лишь каменный ангел и распятие. Постамент пуст — Командора здесь нет!

Дон Гуан в смятении, он торопится. Ему необходимо еще так много сказать… Сначала он пробует вернуться к первому имени, и снова начинает уверять, что он Диего (твой раб у ног твоих»), только бы она пришла в себя. Затем, когда понимает, что Дона Анна уже в сознании и восприняла его как Дон Гуана, — он признается в прошлых грехах («Так, разврата // Я долго был покорный ученик»), надеясь, может быть, получить прощение. Высоцкий говорит негромко, смущенно, — а она уже сидит в кресле и изобличает перед ним, перед этим новым Дон Гуаном его же, прежнего, «сущего демона», так хорошо известного в Мадриде.

Однако Дона Анна в исполнении Натальи Белохвостиковой знает, как велика ее власть над Дон Гуаном. Она неслышно плывет мимо его замершей фигуры, мимо устремленных на нее глаз и — вслух — не верит ему. Но в глубине души уже утвердилось не испытанное прежде чувство, и оно заставляет ее беспокоиться: если б в этом доме его кто-нибудь увидел, он поплатился бы жизнью! На это следует широко известный классический ответ, произнесенный Высоцким снова негромко, с легким пожатием плеч: «Что значит смерть? За сладкий миг свиданья // Безропотно отдам я жизнь». Это признание сопровождается безмерно любящим взглядом Дон Гуана. Актер теперь молод, красив, и нам вспоминаются слова Марины Влади, что Высоцкий, небольшого роста человек, во время исполнения им роли Хлопуши становился гигантом! Естественно, что такие превращения касались и многих других ролей: так жил на сцене и экране Высоцкий.

Такого сияния глаз, такой восхитительной робости, конечно же, Лаура не удостаивалась. И вот испрошено свидание на завтра, испрошен и поцелуй «в залог прощенья», «один, холодный, мирный». У Пушкина на поцелуе внимание не фиксируется, лишь Дона Анна как бы мимолетно произносит: «Какой ты неотвязчивый! на, вот он». Очевидно, поцелуй и подразумевался холодным и мирным, «в лоб». Поцелуя нет в ремарке, в то время как Пушкин выделял даже поцелуй ее руки Дон Гуаном. Но режиссер и актер усилили значимость «холодного» и «мирного» поцелуя. Высоцкий показал, на что способен его Дон Гуан, — он приник к Доне Анне, как путник к живому источнику, и оторвался только тогда, когда она, обернувшись и полуоткрыв глаза, спросила: «Что там за стук?»

Поцелуй показан как последняя черта, по ту сторону которой уже ждало, стояло Возмездие.

Входит Статуя Командора… Но сначала Дон Гуан, простившись — до завтра! — подойдет к двери, откроет ее и, словно ослепленный, попятится назад, в комнату…

— Дон Гуан, ощутил, наконец, страх?

— Нет, — ответил Михаил Швейцер, — Дон Гуан не испугался Статуи Командора. Он понял, что так оно и должно быть. И его слова «Я звал тебя и рад, что вижу» явно говорят не о страхе.

Так задумывал этот особый поединок Дон Гуана со Статуей постановщик фильма. Но актер сыграл иначе.

Дон Гуан смертельно испугался. Лишь честь мужчины заставила его произнести «Я… рад, что вижу». Умаляет ли такой страх достоинство Дон Гуана, перечеркивает ли его бесстрашие, безусловное до этой минуты? Нет, конечно. Ведь то, что возникло перед ним теперь — это не привычный суд или немилость короля Испании, не любой, самый прославленный противник. Это Судьба, открывшая свой зев для того, чтобы поглотить неизбежную жертву. И жертве остается только смириться. Но смириться не прося, не падая на колени, не клянясь «исправиться». «Я рад… что вижу», — это ведь чистая бравада. Актер представляет своего героя, который в ужасе, и при этом должен казаться храбрым. Но прежде чем произнести «Я гибну — кончено..» Дон Гуану предстоит пережить потерю Доны Анны: он поймет, что пришли и за ней. Не сохранившая верность вдова наказывается Пушкиным смертью…