Экран и Владимир Высоцкий - [67]

Михаил Швейцер убежден, что, борец по натуре, по рождению, Дон Гуан сам строит сценарий раскрытия своего имени.

— Открыв, что он не Диего, — говорит Швейцер, — а Дон Гуан, он снова начинает с нуля, и ему это даже по душе, потому что он весь в стихии борьбы, и он хочет ее продолжения…

Так было задумано постановщиком, но, как иногда бывает, актер повернул задуманное на себя, пропустил материал через свой психофизический склад и облик, и сцена зазвучала иначе. Не по сценарию, будто бы выстроенному Дон Гуаном, а стихийно, с необычайной силой естественности, с какой человек борется за смысл существования.

Особо отметим, как изменилось, по сравнению с первыми кадрами фильма, выражение лица Дон Гуана. Из всезнающего, пресыщенного и, одновременно, неудовлетворенного, где-то даже чуть-чуть циничного, взгляд открытых, огромных глаз Высоцкого теперь полон любви и тревоги! Как бы разных два человека, — Дон Гуан в первых кадрах, и он же — в последних. Это привело в свое время Аллу Демидову в недоумение, и она обратилась к Высоцкому за разъяснением. Актер ей ответил, что если до встречи с Доной Анной его герой был грешным, бессовестным, словом, настоящим Дон Гуаном, то, увидев ее, он переродился, «Его сломала любовь!», — сказал Высоцкий. Прежнего — сломала. Но для того, чтобы возродить, воззвать к иному мироощущению! Так можно было бы продолжить ответ Высоцкого Демидовой.

…Он упорно ходит по этой огромной, слишком просторной комнате. Тишина, и прежнее сияние свечей. Его волнение достигло предела, но он продолжает ходить, оторвавшись от кресла, в котором сидел лишь минуту назад, напротив Доны Анны, и был так просто, так невероятно счастлив. А теперь им владеют мучительные сомнения, и он ходит и молчит, и снова ходит, лишь изредка задавая короткие, необходимые вопросы («Скажите мне, несчастный Дон Гуан вам незнаком?») и невольно бросая приглушенные восклицания, от которых не может удержаться (Не смею // Вы ненавидеть станете меня»; «Не желайте знать // Ужасную, убийственную тайну».)

Атмосфера нагнетается, она близка к взрыву. Но приговор все еще затягивается, да иначе и быть не может: ведь он выносится самому себе.

— Что, если б Дон Гуана вы встретили? — это уже хрупкий край над самой бездной. И актер вдруг бледнеет, перевоплощенный в созданный им образ, вобравший этот образ в себя. Вопрос задан тихим голосом.

Неожиданно Наталья Белохвостикова, этот светлый ангел в роли Анны, вдруг становится похожей на хладнокровную мстительницу, со сжатыми губами, с сузившимися глазами:

— Тогда бы я злодею

Кинжал вонзила в сердце.

Мы знаем, что месть останется лишь абстрактным намерением, однако этого не знает Дон Гуан. Не знает, но протягивает ей кинжал, обнаженный одним взмахом его руки, и говорит без всякой аффектации, не форсируя голоса: «Дона Анна, // Где твой кинжал? вот грудь моя». Эффектная фраза, таящая в себе опасность мелодраматизма, произнесена просто, как в жизни…

Дона Анна заметалась, она в панике, она не верит, ничего не видит, не слышит. Кинжал зажат в ее руке, но рука ее беспомощна. Она ошеломлена.

А между тем вокруг нее происходит нечто великолепное, страшное, необычное. В драматической сцене дальнейших признаний Дон Гуана в любви, в стараниях убедить Дону Анну в том, что он — не Диего, что он — Гуан, Высоцкий превзошел самого себя. Такого апофеоза актерского вдохновения и осуществления Россия, по всей видимости, не видала со времен Павла Мочалова, мочаловского Гамлета, столь подробно в свое время описанного потрясенным Белинским. Но в своем отечестве, как известно, нет пророка, и мы не склонны их узнавать даже тогда, когда они здесь, совсем рядом с нами. Но, тем не менее!..

Неизбежность возмездия Дон Гуан ощутил гораздо раньше, — у гробницы Командора, когда Статуя кивнула ему головой. Об этом он вспомнил, когда, сидя в кресле напротив Анны, наслаждался ее соседством: неожиданный, отдаленный звук грома заставил его вздрогнуть. Гром был так далек, так тих, что воспринять его могло ухо лишь очень настороженного человека, — далеко не все из сидящих в зрительном зале обратили бы на этот звук внимание, если бы актер не вздрогнул. Да, герой Высоцкого вздрогнул. Но не отступил.

Смена кадров: фигура Статуи, фигура ангела, распятие. Знаки Божьего суда нависают над Дон Гуаном.

Еще смена кадров: теперь в кадре Дон Гуан и он — кричит:

Я убил

Супруга твоего; и не жалею

О том — и нет раскаянья во мне.

Михаил Швейцер не убоялся — и хвала ему! — в этой сцене выпустить из киноарсенала такие «силы природы», как беспрерывные раскаты грома и невероятное свечение молний, перекрещивающихся как световые пики и освещающих вечернее, минуту назад такое тихое, свидание любящих, светом более ярким, чем дневной, захватывающих в свои владения все пространство вокруг них. Постановщик верил в актерские возможности Высоцкого, в то, что актеру под силу показать трагедию своего героя в полном соответствии с этими грозными фонами, световым и звуковым, в скрещении молний на его фигуре, на лице. Герой Высоцкого в этой сцене громче, светлее, значительней сил, пришедших за тем, чтобы взять его из этого мира, теперь особенно любимого им.