Экран и Владимир Высоцкий - [70]

У него никогда не было времени. Он постоянно опаздывал, всех этим волновал, но — ни разу не опоздал. Я, например, одета, загримирована, нам с ним сниматься, мы ждем, мы в напряжении, а его — нет! Вдруг слышим — идет, грохочет и сапогами и голосом своим сипатым! Кстати, у меня от болезни тоже был тогда сипатый голос, и это всех смешило, такое забавное совпадение между До-ной Анной и Дон Гуаном! Потому я и говорила почти вполголоса, и это потом хорошо сыграло на образ моей героини. Словом, — вот он, пришел! Никто не выговаривал ему за такое, все сразу расцветали: ура, Володя пришел!! Его любили и мы, его любили и незнакомые ему люди, совсем посторонние. Бывало, поздно съемки кончаются, даже и в двенадцать ночи, и у нас у всех в машинах бензин иссяк, — в спехе и он забывал об этом заблаговременно побеспокоиться. Наверное, потому и забывал, что для него у людей всегда и все было открыто, только скажи. В бензоколонках, близлежащих от мест наших съемок, не было давно ни капли бензина, — ночь на улице! А ему всегда наливали, как только он подъезжал на своем «Мерседесе». Даже слова не успевал сказать, а увидев эту кепочку и услышав его приветствие, произнесенное низким голосом с хрип-цой, — со всех ног бежали со шлангом, счастливые тем, что ему что-то от них надо. Да, я говорила, что особенно его любили посторонние? Ну, может быть такое слово и не подходит: он-то ни для кого не был посторонним, это все знают. Речь идет о тех, с кем он рядом не работал, с кем вместе не жил. Его-то любили, но сам он был очень разный, потому о нем разное и говорят, каждый со своей правдой! Его ведь и побаивались, он мог и обидное сказать, резкое! Потом раскаивался, но слово-то уже — вылетело! Ко мне он был повернут светлой, хорошей стороной, и я вспоминаю о нем с теплом и грустью. Окончились съемки, этот период от нас ушел, но в моем сердце остался след от человека — Володи Высоцкого. За сутки до его смерти он мне приснился… Сон был, что называется, вещий, — судите сами. Место мне снилось: такое огромное, куполообразное здание, как-то странно похожее своей необычностью и огромностью на какую-то неведомую планету. Везде почему-то ларьки, и я — вот странно — приехала сюда за покупками. Приехала в сумерки, свет уже исчезал, сверху медленно спускалось, словно невероятный парашют, куполообразное небо. И людей нет. Вдруг вижу — Володя стоит, один. Я крикнула ему: «Что ты тут делаешь, уже все закрыто, никого нет, давай я тебя подвезу на машине, — я тоже уезжаю!» «Ты поезжай, — ответил он, — а я должен здесь остаться». «Ну как я тебя тут оставлю, здесь становится странно и страшно!» — «Я не могу…» Я уходила, он оставался. И свод опускался прямо на него, такой темный, огромный купол. Ночью мне позвонила мама — собственно, этот звонок и прервал мой сон: заболела дочурка, надо ехать. Я тотчас подъехала, привезла ее домой.

Весь следующий день, несмотря на тревоги и суету, связанные с болезнью дочки, я ощущала, что должна срочно позвонить Володе, от чего-то предостеречь. Но звонить-то было уже некому…

— Как реагировал Высоцкий на предложение Швейцера сыграть Дон Гуана?

— Когда я спросила Швейцера об этом же в свое время, Михаил Абрамович ответил, что Володя был рад и только поинтересовался: «Кто играет Дону Анну?» Услышал, что я, — кивнул головой и чуть улыбнулся, так, одними глазами.

— На картине скрупулезно придерживались достоверности в костюмах, но вот у Высоцкого воротник… что-то среднее между картинами Веласкеса и современным отложным воротником, такое гибридное изобретение…

— Почему у Высоцкого воротник не совсем в нужной эпохе’ Ну, ему делали много примерок… Он был бы смешон в воротнике персонажей с портретов Веласкеса! Лицо, конечно, очень красиво загримировали, да и черты лица это позволили, но рост! Хоть Володя был и длинноногим в своих пропорциях, но рост у него — маленький. При таком росте ему просто был противопоказан стоячий, огромный, гофрированный, тяжелый воротник. К тому же он не переносил никаких стеснений для дыхания, он любил открытую шею, ему, наверное, так было легче. Поэтому его воротник несколько осовременен, но в известных, допустимых пределах. Зритель не может иметь претензий к костюму Дон Гуана, — все эти камзолы, сапоги, шпоры, шпаги, — все смотрелось, включая эту остроконечную бородку-эспаньолку, усики и прическу, все было очень красиво и убедительно. Были проблемы с ростом. Несмотря на то, что я по современным понятиям считаюсь очень невысокой (я-то вообще считаю себя маленькой), когда нас снимали вместе, то его ставили на специальное возвышение. И сапоги у него были на каблуках, а внутри его обуви тоже устраивали возвышение, подкладывали со стороны пятки: есть такой способ для съемки. Впрочем, это ему никогда и ни в чем не мешало, он чувствовал себя «в своей тарелке». У Володи не было комплексов.

— Он пел на съемках, во время каких-нибудь перерывов?

— Нет. Даже гитары с собой не брал, когда приезжал сниматься. Больным он не казался, но уже, конечно, плохо себя чувствовал, оттого и не пел. Или — вошел в тот статус и возраст, когда ему незачем было петь в перерывах. Он не любил вспоминать свои «блатные» песни. Этот свой период он давно перерос, стал другим. И искусство его, как барда, тоже стало совсем другим — глубоко и красиво лирическим, прекрасно гражданственным. Я не могу сказать, что он совсем переродился. Да это ему и не нужно было. Ведь отчасти что-то внутреннее и словарное он из блатных песен перенес и в другие, поздние. Но это только украсило новые песни, придало им самобытность и силу, чего, конечно, ни у кого из обычных, хоть и признанных поэтов — не было. Уверена, что наступит время, и его поэзию поймут более позднего, не нашего времени критики и литературоведы. Поймут и высоко оценят.