Екатерина - [70]

— Друг, брат и герой…

И принялся по-мальчишески хвастать энергическими приготовлениями своими к походу против датского короля, чтоб отомстить за старые обиды, нанесенные Голштинии.

Рябые щеки пылали.

Толстая Воронцова перекрестилась: «О Господи, никак Петер из ума вышел».

Боязно было выпростать голову: «Еще укусит!»

И подумала с тоской: «Ох, посадят моего рыцаря на цепь, уж верно посадят, да и меня еще, толстую дуру, к нему приклепают, уж верно приклепают».

И, с молитвой откинув одеяло, легонько потрясла императора за плечо:

— Петя!.. Петенька!..

Но император не почувствовал и не расслышал.

Петербургский рассвет растекался по спальной, образуя то там, то здесь безвлажные лужи, мутно-серые и мутно-желтые.

9

А Екатерина спала с капитаном Гришкой Орловым, цалмейстером артиллерийского штата.

Капитан был молод; впрочем, телом он был все же ближе к полной зрелости, чем умом, обещавшим оказать упорное сопротивление могуществу времени, которое можно назвать коварным скорее по отношению к нашим телесным силам, чем к мыслительным.

Капитан был синеглаз, толстошей, очень высок ростом, очень широк в груди и щеки имел пунцовыми шарами.

Чтобы сделать понятным, почему цалмейстер артиллерийского штата был столь почитаем и в лейб-гвардии, перечислим еще несколько его достоинств: во-первых, он водку пил из ковша; во-вторых, не разговаривал, а шумел; в-третьих, был вором казенных артиллерийских денег, которые пропивал с солдатами; в-четвертых, ведал, как говорили в Петербурге, «дирекцию веселостей».

Господина Монтескье Григорий Орлов не читал.

Когда он состоял адъютантом при покойном графе Петре Ивановиче Шувалове, т. е. без толку ездил верхом при его карете и без толку сидел в передних, то утешил себя и услужил патрону тем, что наставил ему рога с прелестной княгиней Куракиной.

Двор радовался, что Шувалов, которому раболепствовали, угодил в орловское рогатое стадо.

В этом же роде сказали и про Екатерину.

Словом, у капитана было большое рогатое хозяйство.

А господина Вольтера он тоже не читал.

О женщинах говорил так:

— Я неприхотлив, государи мои, не случись серебряной ложки, нахлебаюсь досыта и деревянной.

Из чего можно догадаться, что родственницами Екатерины по орловскому стаду были не одни принцессы крови.

Орловых было пять братьев.

О сержанте гвардии Алексее, третьем по счету, у биографа написано: «Никто не мог перемочь его ни в борьбе, ни в кулачной сшибке».

Это, конечно, очень важно, особенно для личности, которая перед выходом на историческую арену, главным образом, «упражнялась» в питейных домах.

Но что поделаешь, если гвардия была настолько же прилежна к водке и разврату, насколько ленива ко всему остальному, не исключая и воинской славы, от которой бы она, однако, не отказалась, если б ее можно было добывать, не рискуя головой и не выходя за петербургскую околицу.

10

Княгиня Дашкова воскликнула:

— Ах, государыня, если не найдется патриотов среди мужчин, то женщина вонзит кинжал в голштинское сердце императора!

— Знаю, знаю, моя милая патриотка.

— Для души, которая предана отечеству и справедливости, эшафот — это награда!

— Да, это награда, — охотно согласилась Екатерина.

— Такая награда, ваше величество, от которой столь слабая женщина, как я, может быть, не найдет в себе мужества отказаться.

Екатерина, обняв пылкую патриотку, поцеловала ее в маленькие горящие глаза, которые хотелось бы назвать глазенками, несмотря на то, что они были скорее злыми, чем добрыми. Слишком глубоко втиснутые и несколько широко, от расплюснутого носа, расставленные, они придавали монгольскую характерность.

— Но все же, мой друг, я не столь ничтожного мнения о мужчинах, — возразила ласково Екатерина.

Разговор велся на французском языке, потому что княгиня Дашкова, урожденная Воронцова, младшая сестра толстой Елисаветы, связывала самые простые русские фразы, начав учиться родной речи только после замужества.

Не выпуская юную патриотку из объятий, Екатерина сказала как бы вскользь:

— Я даже готова чем угодно поручиться, мой друг, что среди друзей вашего мужа без труда найдешь не одного и не двух с сердцем Брута.

Муж Дашковой служил вторым капитаном в Преображенском полку.

Княгиня согласилась с последней репликой.

— Я уверена, — сказала льстиво Екатерина, — что все они готовы пойти за вами, мой прекрасный трибун, в огонь и воду.

Выпрямившись во весь свой крохотный рост и раздувая широкие ноздри расплюснутого носа, княгиня воскликнула:

— Да! В том случае, если я их поведу в защиту вас, а это и значит: ради блага отечества и свободы!

Черная головка маленькой княгини была в такой же мере набита «Историями» Тацита и «Жизнеописаниями» Плутарха, в какой мере головы гвардейских офицеров свободны от них.

Потом приятельницы заговорили о датском походе.

— За благо России мы никогда не устанем проливать свою кровь, — заявила, картавя, Дашкова, — не отдадим и капли ее за обиды, нанесенные Голштинии в Северную войну.

И размашисто — по-гренадерски — зашагала, производя треск и грохот, так как пышные фижмы ее, увитые гирляндами из чайных роз, сдвигали и роняли французские стулья на золотых ножках.

Екатерина задумчиво нюхала табак, запихивая его в нос левой рукой, чтобы не провонялась правая, которую она давала целовать.