Екатерина - [72]

— На елевацию бросать шпаги, — повелительно взлетела испанская трость, — дабы конфузить, черт побери, нападающих!

А когда изнеженные, не привыкшие к экзерцициям гвардейцы падали от изнеможения, из-под знамёни раздавался сердитый визг:

— Бабу убрать, а на то место поставить солдата.

С прогнившего неба стекало что-то похожее на холодный липкий гной.

Ветер свистел.

12

В Петербурге праздновали заключение «вечного мира» с Пруссией. По окончании стола Петр, пошатываясь, направился во вторую аванзалу, чтобы оттуда смотреть фейерверк.

Господа иностранные министры и вся русская нация, как называла, помнится, Екатерина толпу придворных, сопровождали императора, прославленного стихотворцами.

В бесчисленных одах рядом с Великим Дедом был поставлен и Великий Внук, который «с самого восшествия своего на престол не пропускал ни единого дня без излияния новых милостей или не подавал существительных опытов отеческого своего о пользе подданных попечения и глубокого в государственные дела проницания».

Так, по крайней мере, писала современная газета. Ночь была теплая. Ползли тучи, похожие на громадных черных тараканов.

Екатерина стояла с повисшим носом. Император только что во всеуслышанье, через весь стол, крикнул ей «дуру»!

Княгиня Дашкова, раздувая расплюснутые ноздри, утешала свою подругу примерами из римской истории.

— Когда Антоний, — говорила она, — приказал выставить на трибуне отрубленную голову и руки Цицерона, римлянам казалось, что они видели не лицо Цицерона, а образ души Антония.

Но Екатерине было не до римских примеров.

— Точно так же и сегодня, — не унималась маленькая княгиня, — когда государь перед всем светом обозвал вас «дурой»…

— Ах, не будем об этом вспоминать, — попросила робко Екатерина.

— Нет! Нет! — вспыхнула княгиня вдавленными злыми глазенками. — История этого никогда не забудет.

У Екатерины окончательно повис нос.

Почему-то и до сих пор самые искренние друзья и приятельницы, желая нас в несчастье приободрить и утешить, выбирают для этого дашковский способ; таким образом, если до приободренья мы всего-навсего были в скверном расположении духа, то после, обычно, имеем сильное желание залезть в петлю.

Тучи ползли, как громадные черные тараканы.

Император визжал:

— Сегодня, господа, его величество король датский имеет 69 эскадронов кавалерии и 59 баталионов дрянной пехоты, а через три месяца, черт побери, — пьяный императорский язык заплетался, — черт побери!.. я даю вам слово самодержца, черт побери, что его величество король датский, черт побери, будет иметь вот это.

И, сделав большую фигу, Петр III показал ее иностранным министрам и всем чинам первых трех классов, приглашенным на празднование «вечного мира» с Пруссией.

— Генерал Румянцев, черт побери, под моим командованием, черт побери, сделает из ихнего Сен-Жермена куру в лапшах! — визжал император, брызгая слюной.

Фридрих II, извещенный о геройских намерениях своего друга и брата, писал в Петербург:

«Я вам скажу откровенно, что не доверяю русским. Всякий другой народ благословлял бы небо, имея государя с такими выдающимися и удивительными качествами, какие у вашего величества; но эти русские, чувствуют ли они свое счастье».

«Могу вас уверить, — успокаивал Петр III заботливого короля, — что когда умеешь с ними обходиться, то можно быть покойным на их счет. — И восклицал в письме: — Ваше величество! Что подумают обо мне эти самые русские, видя, что я сижу дома в то самое время, когда идет война в моей родной земле».

Так внук Петра I называл Голштинию. Незадолго до празднования «вечного» мира император распорядился:

— Отправить моих лошадей к армии в Кольберг.

Теперь очередь была за лейб-гвардией, которая только того и желала, как бы поскорей пролить свою кровь за петербургской околицей.

Ползли тучи.

Император, подобно трагическому актеру, поднял руку над головой.

Тогда выпалили пушки и грянули четыре хора полевой музыки, давая сигнал «зачинать фейерверк».

Проходя по набережной Большой Невы, пьяный гвардейский сержант Алексей Орлов сказал пьяным измайловцам, окружавшим его:

— Эк, какие громогласные шумы! А чего, братцы, празднует царь, этого я никак в ум не возьму, не то с Пруссией мир, не то новую войну с Датским королевством.

Пьяные измайловцы стали въявь ругаться среди людской тесноты.

Преображенский гренадер в шапке с брусничным верхом по цвету воротника, носа и щек, торчащих буграми, пригрозил кулаком растреллиевскому дворцу.

В эту минуту был зажжен ящик с тысячью ракет.

Огни образовали радугу, как небесный знак Союза, Дружества и Примирения.

Вслед за тем на воздух было брошено множество лусткугелей с блистающими звездочками.

Алексей Орлов, потирая рубец, пересекавший тяжелую скулу, сказал некстати:

— А нам подыхать за какой-то Шлезвиг, бесову землю.

Разноцветные огни образовали остров, изрезанный двенадцатью пальмовыми аллеями и огражденный прекрасными перилами и мраморными столбами, на которых лежали трофеи или знаки побед и высился сосуд с масличной ветвью. На сосуде была латинская, из Виргиния, надпись.

— Э-э-эх, — вздохнул Преображенский гренадер, — кабы нам да в этом огороде цветки помять со своими бабами.