Эхо вечности Книга 2. Багдад–Славгород - [12]

Ее детей от первого брака он ненавидел. Это счастье, что на момент их встречи с ним они уже были достаточно большими, иначе бы он их попросту извел со свету.

А также не мог простить Прокофий Григорьевич своей жене, что она оказалась нищей да к тому же слишком интеллигентной, не способной за себя постоять. Она умела быть гордой и решительной только в обстановке любви. Так сложилась ее личная практика. А когда все в ней было сломлено и жизнь повернулось по-другому, она не находила сил бороться за себя.

Впрочем, при качествах его характера, которые потом проявились и в его сыне Зёне, он был из хронически неблагодарных людей, вернее нелюдей. Можно не сомневаться, что будь у Александры Сергеевны богатства, он забрал бы у нее все до нитки и все равно продолжил бы издеваться над нею.

Что сказать об отношении Александры Сергеевны ко второму мужу? Сначала она в нем нуждалась. Потом рассудила, что он имеет право воспитывать своего сына, и решила терпеть его. А дальше уже не могла от него отделаться. Она ни единого момента не любила его, а только боялась. Можно представить себе ее ужас, когда через несколько месяцев после рождения Зёни она опять почувствовала беременность.

Она уже осознавала, что Пронька — ублюдок, и понимала, что его сын будет таким же. Поэтому не хотела засорять мир человеческий подобным отродьем — это она приказала своему организму, и он ее послушался. В целом после этого у нее было еще восемь крайне нежелательных беременностей, но ни одному плоду не выпал шанс жить. Она всех их перехоронила на том кладбище, которое в 60-е годы стало местным стадионом. Правильно предрекала такой исход мудрая Ефросинья Алексеевна, которая принимала все ее роды.

Трудно сказать, почему Александра Сергеевна не выгнала из своего дома пригревшегося кровопийцу и садиста. Ведь она не была одинокой, за нее могли постоять брат Порфирий, подросшие дети и ее мать. Но любую помощь она отвергала и терпела издевательства над собой.

Дочь Людмила — после тысячи призывов удалить из семьи Проньку — почти отреклась от нее за нежелание этого. Мать Агриппина Фотиевна терпеливо помогала, чем могла. Она старалась регулярно вывозить несчастную дочь в Запорожье к родным, не позволяла опускаться. И тоже без конца советовала покончить с неудачным браком. Один только сын Борис сочувствовал матери и не требовал от нее никаких решений. Он просто вместе с Александрой Сергеевной проживал выпавшую ей судьбу.

Зёня

Зачастую людей и отношения характеризуют имена, которыми они нарекают своих родных и которыми затем пользуются. Так, Александра Сергеевна назвала последнего сына Георгием. В семье же за баловнем закрепилось имя Зёня. Оно больше смахивало на кличку, да и звучало несимпатично, но удивительно удачно характеризовало и его одиозного носителя, и нездоровое отношение к нему со стороны матери.

Рос Зёня точной копией своего отца, причем сходствовал с ним не только внешне, но и повадками — был груб, эгоистичен, невоздержан, алчен, ленив и агрессивен. И как все дети подобного рода, склонен к дурным поступкам. Так, например, он регулярно поливал своей мочой порог детского садика, который располагался рядом с его домом и во дворе которого он иногда гулял. Об этом рассказывала автору этих строк Сидоренко Анна Сергеевна, секретарь Славгородского сельсовета, которая тогда посещала садик и была свидетельницей этих выходок. И никакие воспитательные меры на Зёню не действовали.

Пока в 1940 году ему реально не исполнилось семь лет, мать под любыми предлогами в школу его не пускала. Конечно, в отговорках она делала акцент на его здоровье — медики хоть и не находили, что в физическом развитии он отстает от сверстников, но соглашались с матерью. Таковы тогда были традиции.

— Я его тяжело носила, — объясняла Александра Сергеевна, — недоедала. Вот он и родился слабым, головку до годика не держал.

Последнее было выдумкой, конечно, ибо младший ее ребенок был отменно здоров. Однако тогда все было гораздо проще — никто особенно в подробности не вникал. Сказала мать, что ребенку еще надо посидеть дома, значит ей виднее.

Так и получилось, что до войны он окончил только первый класс. Затем была оккупация и великая битва, всех уравнявшая в биографиях, и после нее уже никаких отклонений в его возрасте, если иметь в виду три приписанных года, не замечали. Зёня зажил жизнью многих ребят, у которых детство отобрали немцы.

В войну он пережил страшное потрясение, дополнившее его нестерпимые качества еще и истеричной психопатией: под дулами немецких автоматов он вынужден был присутствовать на расстреле мирных жителей, среди которых находился и его отец. Мальчишка не выдержал стресса и у него случился нервный срыв. Чудом он спасся, убежав и от жестокого зрелища и от фрицевской мстительной пули{4}.

После гибели отца он возненавидел мать, понимая, что она погибшего не любила и представляя дело так, что это было причиной отцовых запоев и драк. Жить с младшим сыном Александре Сергеевне становилось все тяжелее.

После войны, которая для славгородчан закончилась в октябре 1943 года, он еще несколько лет ходил в школу, пока не получил неполное среднее образование (семь классов). А дальше для него началась взрослая жизнь, трудовая — на уже упоминавшемся заводе «Прогресс» ему дали возможность приобрести профессию токаря. Это была на то время передовая рабочая профессия, весьма уважаемая. В первые же дни самостоятельной работы Зёня подставился под горячую стружку, ползущую из-под резца, и ему до половины укоротило безымянный и средний пальцы на левой руке.