Эхо вечности Книга 2. Багдад–Славгород - [13]

Пока заживала полученная травма, он без дела не сидел — совершил серьезную кражу социалистической собственности и получил двухлетний тюремный срок. Вышел на волю только в 1952 году.

Кажется, лет пять после этого он толком не работал.

При оглядке назад создается впечатление, что в тюрьме он попал под влияние врагов советской власти, потому что по возвращении домой начал ругать партию и правительство, критиковать текущую политику и мелко вредить своей стране, где только мог. Александра Сергеевна боролась с этим всеми средствами, но ей не хватало знаний и понимания исторических процессов, чтобы переменить мировоззрение Зёни. Разное отношение к советской власти служило серьезным разногласием между ними. В те времена легко было пострадать за длинный язык и повторно сесть в тюрьму, но люди в Славгороде были все больше благородные и не сдали подлого Зёню властям.

А возможно, в тюрьме он проходил уже «шлифовку», «доводку» по части мелких диверсий. Вспоминается его собственный рассказ, приведенный в книге, на которую отсылает первая сноска. Там есть такие свидетельства:

«Через день-два его вызвали в комендатуру и предложили написать заявление о согласии работать на великий Рейх — предупредили, что в случае отказа расстреляют и его мать. Он написал. Инструкции, как ему отныне себя вести и чем заниматься, давали устно.

На старости Георгий Прокофьевич клялся своей младшей племяннице, что после ухода немцев никто его в течение всей жизни не беспокоил и никакого зла своей стране он не сделал. Возможно, хотя автор этих строк убеждена, что это ложь. Ненависть его к своей стране была такой стойкой и отравляла воздух вокруг него настолько сильно, что одно это уже было немалым злом. Но откуда это в нем взялось, такое пережившем; кто поддерживал в нем это тление и за счет чего оно происходило — это осталось тайной».

Жил неработающий Зёня сначала за счет матери. Потом устроился в сапожную мастерскую — шить обувь. Там у него что-то получалось. Он даже брал заказы на дом... А также шил из подручных материалов — из парусины, из кирзы, из овчины домашней выделки, из старых немецких кожаных курток или портфелей — балетки вывозил на запорожские базары, где промышляла его двоюродная родня, и достаточно этим зарабатывал.

В конце 1953 года он женился (без регистрации брака) на одной новой продавщице. Интересной персоной была эта женщина.

Прасковья Яковлевна рассказывала о ней так:

«И вот приехала в Славгород Еременко Мария Лукьяновна — никому не известная одинокая женщина без образования и определенных занятий, сняла квартиру. Как сразу заговорили люди, родом она была из какого-то совсем плохонького хуторка нашей же области, чего, однако, по ней сказать нельзя было. Высокая, стройная, длинноногая, с толстой и длинной русой косой, добротно одетая, правда, в стиле простонародных молодок, она резко выделялась в среде славгородских модниц и могла сойти за красавицу из городского предместья. Выдавали ее простое происхождение только манеры да речь. Мария Лукьяновна, чуть освоившись, сразу же устроилась на работу, причем не куда-нибудь, а в сельпо. Последнее обстоятельство опять немало удивило сельчан, а более всего невольных сотрудников, ибо новую — непроверенную и необученную — продавщицу сразу же поставили на наиболее выгодный участок — в буфет, где торговали спиртным на разлив и закусками на вынос.

Заметная внешность и веселый нрав новенькой буфетчицы положительно сказались на работе увеселительной точки — количество посетителей буфета резко увеличилось, и настроение их теперь было неизменно воодушевленным и добродушным, даже игривым. В буфере начал слышаться смех, шутки, громкий говор или жужжание множества голосов. Отныне маленькое помещение им казалось уютным, вяленые бычки не такими пересохшими, бутерброды — не заветренными, даже пена на пиве — более кудрявой и пышной, а водка — не такой злобно хмельной, а лишь мягко-забористой. Откуда им было знать, что и пиво и водка теперь тут разводятся и половина их стоимости оседает в кармане симпатичной Марии Лукьяновны?

Проработала она в буфете недолго, ровно столько, сколько надо было для того, чтобы перепрыгнуть за еще более выгодный прилавок — в скобяной магазин. Ну, скобяные изделия там тоже были, а также посуда, стройматериалы, бытовая химия и электротехника, газовые плиты и баллоны. Но самое главное, что привлекало соискателей на это место, — тогдашние энергоносители: уголь, керосин, бензин, машинные масла. Тут, я думаю, что-то разводить было затруднительно, а вот недовесы и недоливы практиковались в широких масштабах, особенно пока в поселке не было электричества и газа, когда вместо них люди пользовались керосиновыми лампами, примусами, керогазами или, чуть позже, баллонным газом. Но главное даже и не это, а то, что ассортимент магазина являл собой товар дефицитный и отпускался не всем, а только нужным людям и для решения исключительно личных проблем».

Прасковья Яковлевна постеснялась рассказать одну пикантную историю из жизни Марии Лукьяновны, известную от ее младшей сестры Ларисы Лукьяновны. Нам о ней рассказала лично Александра Сергеевна, свекровь оной особы. Лариса Лукьяновна была еще совсем молоденькой, училась где-то в Днепропетровске и однажды приехала к Марии Лукьяновне в гости. Тогда уже Мария Лукьяновна жила с Зёней у Александры Сергеевны. Последняя и стала невольным свидетелем той встречи. Зёни в тот период дома не было — он мотал второй срок. Главное, что Мария Лукьяновна принимать сестру не захотела и с первых минут указала ей на дверь. Но девушка заупрямилась, сказала, что до поезда у нее еще есть время и она не уйдет, пока не выяснит то, за чем приехала. Тогда Мария Лукьяновна сама ушла из дому, хлопнув дверью.