Эхо вечности Книга 2. Багдад–Славгород - [10]

Одним словом, вопрос больших ожиданий у Порфирия Григорьевича не разрешился. И возможно, ушел бы он от этой женщины, если бы в один из дней она не напустилась на него чуть ли не с кулаками.

— Что такое? — возмутился он. — Ты что, сдурела?!

— Как ты посмел, пьянь неумытая, сделать мне ребенка?! Да я за это изведу тебя со свету! Чтоб тебе сдохнуть, уроду пузатому!

— Какого ребенка? Ты шутишь? Ты же до меня была замужней бабой и уже 13 лет не тяжелела. Откуда теперь это у тебя?

— Ирод ты безмозглый, тупой мужлан! Ты даже представить не можешь, что приличные мужчины не делают женам детей без их согласия. Оттого я и не беременела. А ты повел себя как животное!

Хоть бы скотиной обозвала, по-привычному, а то — живо-отное... Ужас, какой-то. Скандал устроила ему, оскорбляла на все лады, в том числе и непонятными словами, издевалась над ним! В другой раз убил бы ее за это, но теперь она носила его ребенка! Он уже и не надеялся на такое счастье — у него будет маленький человечек, его продолжение! Да за это он готов был терпеть любую жену. Правда, не все время, потому что спуску бабам давать нельзя. Вот родит ребенка, тогда он быстро поставит ее на место — потирать кулаки о жену ему не привыкать.

Так он настроил себя на долгую жизнь с Александрой Сергеевной, оставшись в удовлетворении своих желаний.

***

У Александры Сергеевны были свои соображения. Ей этот брак нужен был для главных изменений на всю последующую жизнь, чего она и добивалась. Он давал ей нового мужа, фамилию и социальный статус. Последнее было особенно важным — никто из прежних, багдадско-кишиневских знакомых не стал бы искать ее в среде самых неимущих слоёв, фактически на социальном низу общества. Чтобы всегда подтянутая, хорошо пахнущая, дорого одетая и в неизменной обуви на высоком каблуке красавица, уверенная в себе, умеющая вести серьезные дела, надела бабские юбки и фартуки да парусиновые самодельные балетки и перестала принадлежать сама себе — такое даже помыслить было невозможно! Еще мужчина мог бы так опуститься, но не горделивая женщина, тем более познавшая роскошь. Не могла бы она обойтись без минимального уюта, без спокойствия и чистоты.

Но Александра Сергеевна, помня заветы своего Павлуши, шла на любые жертвы — только бы уцелеть и сохранить детей. А если ее сбитый с пути Павлуша чудом каким-то остался живым, то не подвести и его под разоблачение! Не подумала только о том, что жертвы во имя самого святого, такие как уход от врагов в другие слои общества и в другой образ жизни, влекут за собой отказ от прошлых ценностей и представлений. А это не просто бедняцкие одежды, но низкое окружение и падение духа — самый страшный ад! Такие жертвы должны ежедневно чем-то компенсироваться, причем чем-то обнадеживающим, приятным, иначе человек не выдержит и пойдет вразнос.

Так оно и случилось с Александрой Сергеевной, начавшей замечать, как ее охватывает равнодушие ко всему, апатия, вялость и полная безрадостность. Характер ее стремительно портился, она приобретала свойства сельской бабы…

Конечно, ни о какой приятности от жизни с новым мужем и речи быть не могло. Она его высоко не ставила, и поэтому старалась не замечать. Если бы мать не поспешила купить ей отдельную хату, то через пару месяцев Александра Сергеевна развелась бы с Прошкой, да и конец комедии. Все нужное она от него получила!

Но хата... Саша понимала, что надо иметь свой угол, что возле матери, где завел семью ее младший брат, ей места нет, а тем более ее детям. Нельзя было отказываться от материнской помощи... Да и помощь Проньки в доведении хаты до завершения тоже пригодилась. Значит, после этого она как-то по-другому отбивалась бы от него... — так она думала.

Но тут случилась эта беременность...

И как ни бунтовала Александра Сергеевна, как ни изворачивалась, а пришлось ей смириться и доносить ребенка до конца. Каждый день она его не хотела, ненавидела и проклинала, понимая, что теперь ей от Прошки не избавиться. Она прекрасно видела, как он расцветал, видя ее утолщающуюся фигуру. И его можно было понять.

От прошлой жизни у нее остались не только золотые булавки, которых на старых тряпках насобиралось десятка два, но и изодранный и грязный жакет, в который она была одета при побеге. Перед выходом из дому она механическим жестом положила в его карманы некоторую сумму денег в золотых монетах, чтобы заплатить извозчику за проезд до реки и контрабандисту за его труды по перевозке через Днестр, а также положила туда повседневные украшения, снятые с себя.

При задержании на границе ее не обыскивали, только в сумке слегка порылись, так что содержимое карманов осталось нетронутым. Но главную ценность представляли не деньги и не остатки былого богатства, а дорогие пуговицы жакета. Их, если считать с запасными, было четыре штуки больших и семь маленьких, которые с рукавов. Это были настоящие обработанные золотые слитки с маленькими бриллиантами посерединке! Благодаря грязи, в которой она изгваздалась, никто этого не заметил.

Дома она спрятала жакет подальше от всех. А в дальнейшем, как только по причине беременности перестала заниматься тяжелыми домашними работами и немного освободилась от других обязанностей, так сразу взяла Борю и поехала в Запорожье. Сказала, что хочет повидаться с родней. А там, наверное, при помощи родни — как иначе? — продала что-то из золотых изделий и на эти деньги купила ножную зингеровскую машинку, некоторые приставки к ней и необходимые для новорожденного тряпки... Дома сказала, что это родственники подарили.