Его последние дни - [39]

— В литературный?! Хорошо, значит, будем готовиться!

Отец отшвырнул дневник, повернулся к книжному шкафу и достал с полки первую попавшуюся книгу. Толстый том сочинений Пушкина. Удар таким кирпичом по голове оказался куда более ощутимым. Архан на секунду почувствовал злость, но тут же успокоил себя. Злиться — подарить контроль и ответственность отцу. Архан способен пройти это испытание.

— Они там в приемной комиссии охуеют! Ты всю классику наизусть будешь знать! Я тебе обещаю. Всю! — Отец еще раз ударил Архана по голове книгой. — К утру чтобы выучил, понятно?

— Да.

— Наизусть, понял?

— Да. — Архан, мысленно улыбнулся.

Похоже, отцу придется и самому стать знатоком творчества Пушкина. Может быть, хотя бы так искусство проникнет в его душу. Но в целом действительно неплохо знать Пушкина, если он собирается писать на русском языке. Это логично.

— Не выучишь — будешь учить в упоре лежа, понятно?

— Да.

— Утром приду, проверю. Литературный… — Отец сморщился, чувствуя собственное бессилие. — Пушкин хуев!

Архан смотрел на отца с разочарованием и болью. Собственные слабость и бессилие, которые тот не способен принять, выворачивают его наизнанку, превращают в глупое животное.

— Утром приду, проверю. Понятно тебе?!

— Да.

Архан сел на кровать и почувствовал, что плачет. Это слезы скорби и сожаления. Он открыл книгу и принялся читать первый попавшийся стих.

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, —

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился.

Архан перечитал стихотворение раз тридцать, но каждый раз чувствовал, что от него ускользает суть. Нет, он, конечно, понимал смысл, понимал сюжет, но вот что-то ускользало.

Он вышел из своей комнаты. В гостиной темно, никого нет. Все спят. Архан пошел на кухню, открыл ящик и достал нож. Тот самый нож, который любил точить, погружаясь в свои мысли. Как бы медитируя.

Архан тихо прошел через гостиную и остановился у двери родительской спальни. Приложил ухо к стеклу, прислушался. Тихо.

Архан взялся за ручку двери и вдруг понял, что происходит. Только сейчас он сообразил, что собирался сделать. Но что за наваждение заставило его желать смерти отцу? Да, он жесток, но эта жестокость происходит от боли и слабости. Так почему Архан взял нож?

Он отошел от двери и сел на диван, пытаясь понять, что заставило его так поступить. Он увидел слабость отца, и это послужило достаточной причиной для убийства? Разочарование — это связь с реальностью.

Неужели, почувствовав свою силу, Архан решил тут же ее применить? Чем же он тогда отличается от отца? Где его сострадание? Он вдруг понял, что впервые заглянул в глаза чудовищу. И это чудовище живет в нем. Оно скрывалось все эти годы, выжидая подходящего момента, и вот он настал.

Чудовище чуть-чуть подтолкнуло его, и он, оставив всякую человечность, стоит у спальни своего отца с ножом в руке. И дело не в отце, смерть — это неизбежно, но вот на какой путь он едва не обрек самого себя?

Архан вдруг понял, что мысленно прокручивает стихотворение, суть которого ускользала от него недавно. Он, судя по всему, выучил его наизусть, и на этот раз текст будто бы прошел сквозь него, оставляя внутри боль.

Больно всем. Но единственный способ избавиться от боли — не отворачиваться от нее. Даже любовь причиняет боль.

Я пришел в себя. И едва не зарычал от досады. Руки дрожали так, что я не мог писать. Не попадал в кнопки телефона. А сейчас нужно писать, нельзя бросить эту главу незаконченной, иначе будет очень плохо. Совсем невыносимо.

— Ты как? — спросил у меня кто-то.

Я поднял глаза и посмотрел на источник звука. На соседней койке сидел Сержант и смотрел на меня с непритворной тревогой.

— Плохо, — признался я.

— Позвать сестру?

— Нет.

Он посмотрел на меня непонимающе, но возражать не стал.

— Дышите хотя бы. Желательно глубоко. — Это уже Мопс. Он, оказывается, тоже сидит и смотрит с тревогой. — И дописывайте, легче станет.

— Что? — не понял я.

— Главу, — коротко пояснил он. — Должно полегчать.

— Откуда вы знаете…

— Ты вслух говоришь, — пояснил Сержант.

— Дописывайте, — повторил Мопс.

Я сосредоточился, постарался уловить чувство, на котором меня выдернуло из текста. Боль? Но что тогда болит? Что это за ощущение?

Архан встал с дивана, убрал нож в ящик и пошел в свою комнату. Теперь все стало понятно. Дело не в том, что он не может простить отца за его жестокость, слабость или страх. Дело даже не в чудовище, поселившемся в нем самом.

Отца легко простить за все, что с ним происходит. Он ведь не виноват. Он просто не справился, и вряд ли бы кто-то на его месте смог. Но вот обо что он споткнулся — это любовь.

Позволить себе любить такого человека — по-настоящему больно. Простить себе эту любовь — почти невозможно. И вот где настоящее испытание.

Глава 10

Я не уловил момент между тем, как дописал предыдущую главу и заснул. Просто в какой-то момент осознал себя спящим. Во сне я лежал все в той же палате, и это меня огорчило. Почему мне не снятся сны про что-то другое? Далекие страны, путешествия, ветер.

— И что дальше? — спросил кто-то.

Я посмотрел на источник звука. У моей кровати на пресловутом красном стуле сидел Андрей. Он выглядел уставшим и даже изможденным. Мешки под глазами, впалые щеки и неприязненный, тяжелый взгляд.