Его последние дни - [37]

— Ну, это полбеды. Могут и в буйные записать. Но я бы на твоем месте серьезно отнесся к этой истории.

— Почему?

— Дурак ты и есть, — покачал он головой. — А если он заявление напишет?

— Думаешь, мусорнется? — Я нахмурился.

— Мусорнется не мусорнется… — Он скривился то ли от отвращения, то ли от разочарования. — Тебе пятнадцать лет, что ли? Все, иди в палату.

Я и пошел. В палате медсестра аккуратно кормила с ложечки горизонтального. Я отвернулся, но звуки вызывали рвотные позывы. Воображение услужливо рисовало бледное лицо со стекающей изо рта жижей.

Я как никогда пожалел об отсутствии наушников. Сначала я просто лежал и смотрел в потолок, но проклятые звуки как будто бы становились громче. Пришлось накрыть голову подушкой. Это не помогло. Влажное, густое чавканье просачивалось даже сквозь поролон.

Вдруг кто-то поднял подушку с моего лица. Я открыл глаза. Розенбаум.

— Добрый день, доктор, давно не виделись, как ваши дела?

— Вы меня подставляете.

— Я не хотел, — сказал я искренне. — Но и спускать такое не собираюсь.

— Что случилось?

Он подтянул от стены тот самый театрально-красный стул и сел рядом с кроватью. Я решил сменить позу, чтобы не быть горизонтальным.

— Выбил из рук поднос с едой.

— Специально?

— А можно случайно выбить? Толкнул плечом.

— Вы уверены, что он сделал это специально? — наседал Розенбаум.

— Ну я же его об этом спросил. А он начал быковать, мол, а что ему за это будет.

— И вы решили показать, что будет? — Он с интересом наклонил голову набок.

— Как видите.

— И он все осознал и больше так не будет?

Я промолчал, вопрос явно риторический.

— Вы хотя бы понимаете, что он не соображает, что делает? И комиссия легко придет к выводу о его невменяемости. А вас обвинят в нанесении телесных повреждений. Вы-то адекватный. Ну, теоретически. — Розенбаум погладил усы и посмотрел на меня, ожидая какого-то ответа.

— Ну не так уж сильно я его…

— Вопрос не в том, как сильно, вопрос — зачем.

— Чтобы знал свое место.

— А вы знаете, где его место? Раз решили ему на него указать.

— Да хватит мне мозги делать, — разозлился я. — Он вел себя как козел и за это выхватил в челюсть. Придут менты, им то же самое скажу.

— А что вас так злит? — Он опустил взгляд на мои руки.

Я последовал его примеру. Оказывается, левой рукой я сжал колено, да так, что вздулись вены.

— Ничего. Просто хочу домой.

— Ясно. В общем, считайте, что я провел с вами воспитательную беседу. Еще раз что-то такое выкинете, переведу в буйные, пусть там разбираются. Вопросы?

Я посмотрел в глаза доктору. А он умеет быть весьма жестким.

— Никак нет.

— Славно. — Розенбаум встал и поставил стул на место. — Пообедать не забудьте.

Он вышел из палаты. Я проводил его взглядом и снова лег. Закрыл глаза. Вдруг осознал, что меня потряхивает. Вообще, в словах доктора был резон. С чего я так сорвался на этого дурачка?

Но анализировать свое поведение не получилось, поскольку мысли проносились в голове с бешеной скоростью. Возникали отдельные, никак не связанные между собой образы. Через минуту я понял, что меня злит буквально все и в частности Розенбаум.

Отрывки из его телеги про «простить отца» раз за разом всплывали в голове. Что он вообще знает о моем отце? Я вскочил на ноги и прошелся туда-сюда по палате. Мне вдруг стала абсолютно понятна метафора «кипит кровь». И если эту энергию не направить в какое-нибудь мирное русло, то пострадает не только отдельно взятый дурак, но и невинные гражданские, попавшиеся под руку. Простить отца, да? Вот так вот просто?

— Что вы сказали? — обратилась ко мне сестра, прервав процедуру кормления горизонтального.

Я непонимающе посмотрел на нее, потом сообразил, что последнюю фразу выдал вслух. Не удержалась в голове, не поместилась. Вывалилась сквозь плотно сжатые зубы.

— Мысли вслух, — буркнул я и снова лег на койку.

Ну, раз доктор рекомендует, то кто я такой, чтобы спорить? Отец так отец. Пора перейти к той части книги, которую я почему-то откладывал на потом. Итак, армию мы пропустим к чертовой матери и перейдем к сути. Если где-то и найдется точка, в которой все пошло не так, — то в подростковом возрасте, а может, и еще раньше.

Безумные годы околофутбольных приключений — несколько лет, во время которых почти не зарастали разбитые губы и ссадины. Стадионы, выезды, подворотни чужих городов, обезьянники и холод.

Первая попытка самоубийства. Чудом не завершившаяся успехом. Серость, просочившаяся в душу после того, как я принял решение уйти из жизни.

Перед глазами мелькали разные воспоминания, но я уже понимал, что один эпизод захватывает все внимание. Наверное, было бы логично взяться за его написание попозже, но, раз уж идет, нужно работать. Я взял телефон и стал писать.

Андрей стоял перед отцом, глядя в одну точку. Он давно научился уходить в себя во время чтения бесконечных нотаций. Просто думаешь о чем-то своем, развлекаешь себя мысленно, иногда киваешь и со всем соглашаешься. Чем меньше сопротивления, тем быстрее все кончится.

— В литературный ты поступать собрался?! — зверел отец, понимая, что Андрей ушел глубоко и достучаться до него уже не получится. Не так-то просто выковырять его из такой глубины. — Ты, сука, даже дневник заполнить не можешь!