Его последние дни - [38]

Отец ударил Андрея по голове дневником. Не сильно, не больно, но обидно, конечно. Потом еще раз и еще. Потекли слезы. Это не Андрей плачет, это просто тело реагирует. Но это плохо, слезы разозлят отца еще сильнее. Так и вышло, отец перестал стучаться в голову сына как в дверь и с отвращением уставился на него.

— В литературный?! Хорошо, значит, будем готовиться.

Он отшвырнул дневник, повернулся к книжному шкафу и достал с полки первую попавшуюся книгу. Толстый том сочинений Пушкина. Удар таким кирпичом по голове оказался куда более ощутимым. Андрей почувствовал злость. Нельзя злиться, начнешь втягиваться в происходящее, вынырнешь из глубины. Окажешься уязвимым, беззащитным.

— Они там в приемной комиссии охуеют! Ты всю классику наизусть будешь знать! Я тебе обещаю. Всю! — Отец еще раз ударил Андрея по голове книгой. — К утру чтобы выучил, понятно?

— Да.

— Наизусть, понял?

— Да. — Андрей, конечно, понимал, что это невозможно. В книге страниц шестьсот.

— Не выучишь — будешь учить в упоре лежа, понятно?

— Да.

— Утром приду, проверю. Литературный… — Отец сморщился то ли от отвращения, то ли от злости. — Пушкин хуев!

Андрей едва не улыбнулся, предположив, что это двойная фамилия. Как Мамин-Сибиряк, только вот Пушкин-Хуев. Хороший псевдоним для какого-нибудь уличного художника.

— Утром приду, проверю. Понятно тебе?!

— Да.

Отец вышел из комнаты. Андрей сел на кровать и открыл книгу. На страницу сразу же упала капля. Текст разобрать было невозможно из-за слез. Он вытер глаза и стал читать.

. . . . . . . Сокрылся он,

Любви, забав питомец нежный;

Кругом его глубокий сон

И хлад могилы безмятежной…

Андрей закусил кулак, давя рыдания. Слезы потекли с новой силой. Но он совладал с ними и тупо уставился в книгу невидящими глазами.

Он не знал, сколько прошло времени, но стало очевидно, что он не понимает ни слова. Не может читать. Пушкин теперь потерян для него навсегда. Андрей медленно закрыл книгу и встал с кровати. Наверное, это предел. Больше так продолжаться не может.

Он тихо вышел из своей комнаты. В гостиной темно, никого нет. Все спят, конечно. Андрей пошел на кухню, открыл ящик и достал кухонный нож. Тот самый нож, который точил в плохом настроении, чтобы расслабиться, забыться. То есть делал это постоянно последние лет пять. Лезвие не просто острое — им можно бриться.

Большой, тяжелый нож. С хорошей, удобной рукояткой. Да, без гарды, но это не важно. Снявши голову по волосам не плачут. Андрей тихо прошел через гостиную и остановился у двери родительской спальни. Приложил ухо к обжигающе холодному стеклу, прислушался. Тихо.

Отец спит с правой стороны кровати, это удобно. Нужно тихонько войти, сделать три шага и ударить. Куда? Сердце не подходит, можно с ребрами не угадать. Живот? Спасут. Значит, нужно резать горло, артерии. Умрет от кровопотери, не успеют спасти.

Он представил, как заходит в спальню, как прислоняет нож к горлу отца. Сразу резать или что-то сказать? Но что? Посмотреть, что он сделает, когда осознает, что сила больше не у него? Что он скажет, когда увидит нож? Как будет изворачиваться? Нет, не будет. Вряд ли он боится смерти. Он еще и посмеется. И если Андрей потом его не убьет — будет еще хуже. Значит, нужно резать молча, поговорить не получится. Он все равно ничего не поймет. Потом нужно резать себя, до приезда милиции. Пусть все закончится. Кто-то должен убить это чудовище. Кто-то должен.

Андрей взялся за ручку и стал медленно опускать ее, чтобы открыть дверь, но остановился. Он только сейчас понял, что там еще и мама. И что она сделает? Она ведь любит отца почему-то. Будет спасать его? Или поймет Андрея? Поймет, что он и ее освободил? Взял все на себя. Андрей покачал головой. Нет, она не поймет, не оценит. Будет плакать, наверное.

Он медленно вернул ручку двери в прежнее положение. Пора идти спать. Может, утром отец ничего не вспомнит, уйдет на работу? Может, все как-то наладится?

Я пришел в себя, потому, что перестал разбирать, что печатаю. Глаза наполнили слезы. Они же бежали по щекам, капали на колени. Я вытер их сгибом локтя и вернулся к тексту. Сейчас нельзя останавливаться, иначе будет очень плохо. Только не останавливаться!

Андрей опомнился от воспоминаний, его потряхивало от злобы. Он скрипел зубами, понимая, что никогда себе этого не простит. Не простит слабости, которую допустил той ночью. Не закончил начатое. Даже если бы он потом не покончил с собой и попал в тюрьму — он бы уже вышел. Мать рано или поздно поняла бы его и простила. Она сама страдала от отца не меньше него. Она бы поняла.

Андрей снова заскрипел зубами, сдерживая клокочущую ярость. Нужно писать. Архан, что же Архан делал в этой ситуации? Неужели тут возможен хоть какой-то другой взгляд? Неужели тут есть его личная ответственность?

Отец стукнул Архана дневником по голове, и он пришел в себя. Вынырнул из глубины собственного разума. Посмотрел на отца с сочувствием. Ему тяжело, он пытается что-то донести, но видит, как сын тонет в глубине собственных грез. И это злит. Казалось бы, вот он тут, стоит перед ним, но поговорить невозможно.

Архан снова ушел в себя, на этот раз сознательно. Что можешь ты сделать со мной, как бы спрашивал он, что можешь ты своей физической силой против моей воли? Когда-нибудь ты поймешь источник своего страха, но не сейчас.