Его последние дни - [41]

Я развернулся и вышел из комнаты досуга. Куда же пойти? Выбор, в общем-то, невелик. Пошел в гости к Хантеру, в туалет. Чтобы не отвлекать гения от работы, здороваться не стал. Тихонько сел на унитаз и достал телефон.

Делать все равно нечего, буду писать. Рука подрагивает, но не критично, мимо букв не промахнусь. Итак, что у нас дальше? Я просидел минут пять, тупо глядя в телефон, и не написал ни одной строчки. В чем проблема?

И тут же на меня будто бы упал потолок. Проблема в том, что это не книга, а унылое говно. Наверное, настало время честно посмотреть на ситуацию. Идея книги сама по себе глупа и нежизнеспособна. Всем насрать на мудовые рыдания писаки, по собственному желанию упаковавшегося в дурку. Более того, там ему и место, если подумать.

Зачем он туда полез? Ни одному нормальному человеку такая идиотская мысль в голову не придет. Хуже того, все описанное в книге могло бы происходить в любом другом месте. Ничего бы не изменилось.

Да и, по-хорошему, я-то сам что здесь делаю? Можно подумать, я какой-нибудь голливудский актер, который вживается в роль. Я не писатель, я как будто играю в писателя. Причем давно. И так заигрался, что пустил свою жизнь под откос. Карьера? К черту карьеру, у меня есть дела поважнее! Писать книги! Семья? К черту семью, у меня другие задачи. Все к черту, у меня идея фикс.

Что у меня есть за пределами глупой навязчивой идеи? Ничего. Чего я добился хотя бы в рамках литературы? Победы в каких-то там премиях? Это, конечно, серьезно. Зато сколько амбиций?! Но если посмотреть на реальные результаты — то я в психушке. И сам развалил всю свою жизнь.

И что дальше? Какие перспективы? Произойдет чудо и я напишу бестселлер? Очень сомнительно. Да если и так, книгам пришел конец. Бумага умирает, в Сети востребованы определенные жанры. И уж явно не книги про страдания писаки в дурке. Никому это все не нужно.

Хватит. Я устал. Пора остановиться и признать, что дальше будет только хуже и больнее. Надежда — это ужасная штука, заставляющая терпеть боль ради туманных перспектив. Я хочу, чтобы все это закончилось.

На секунду мое сознание прояснилось, и я понял, что это приступ. Что его нужно переждать, рано или поздно будет легче. А еще услышал, что в соседней кабинке кто-то есть.

Меня снова накрыло. Можно сделать импровизированную веревку из спортивного костюма, но вот прикрепить ее некуда. Должно быть что-то. Унитаз? Можно ли утопиться в унитазе, сунув туда голову?

Я почувствовал боль одновременно где-то в солнечном сплетении и за пределами тела. Если бы я хотел описать это чувство в книге про Андрея — смог бы. Боль не имела никакого определенного характера. Не острая, не тупая, не существующая вообще. Самое понятное, но бессмысленное описание — болит душа. И снять эту боль или как-то облегчить ее невозможно.

Я хотел было выйти из туалета и продолжить свои странствия, но сообразил, что это плохая мысль. В таком состоянии я могу сделать какую-нибудь глупость. Нужно переждать тут. В голову пришла идея.

Я взялся большим и указательным пальцем за нижнюю губу и потянул. Сразу же почувствовал, как натянулась уздечка, и отпустил. С одной стороны, это больно и неприятно, но с другой — все сознание сужается до одной точки. В нем не остается места ни для чего, кроме боли.

Я вдруг понял или даже ощутил, в чем смысл селфхарма, упомянутого в недавнем разговоре с Розенбаумом. Физическая боль позволяет справиться с ментальной. Я сильнее оттянул губу и непроизвольно замычал от боли.

Но стоило отпустить губу, как меня снова накрывало. Казалось, что вот-вот разорвется душа, что все в моей жизни разрушено, что все это будет продолжаться до самой смерти. И единственный выход — приблизить смерть.

Я снова потянул губу, и сознание снова схлопнулось до одной точки. Пропало все, осталась только боль. Но, к сожалению, терпеть ее долго я не мог, пришлось отпустить.

И тут меня осенило. Я болен! Я настоящий псих. Я сижу в сортире в дурке и до боли оттягиваю свою губу. Это ли не признак полного сумасшествия?

Снова боль и временное облегчение. Но почему-то задрожали и ослабли ноги.

Это не может продолжаться вечно. Сколько еще я должен страдать? Ради чего? Я не могу жить так, как хочу, и не хочу жить так, как могу.

Я дернул губу и почувствовал вкус крови во рту. Порвалась уздечка. Ноги ослабли совсем, и я свалился с унитаза вперед, рухнув на пол как мешок с картошкой.

— Э, ты че там делаешь?! — В туалет вбежал санитар, подскочил ко мне и схватил меня за руку.

Потянул вверх, легко поднял на ноги и прижал к себе, видимо, таким образом фиксируя. Я не стал сопротивляться, напротив — расслабился и сглотнул кровь, наполнившую рот. Ее соленый вкус мне очень понравился.

Санитар потащил меня куда-то. Я не открывал глаз и мог судить о происходящем вокруг только по звукам и ощущениям. Вот подоспел еще один санитар, вдвоем у них получалось намного лучше. Они быстро донесли меня до палаты, положили на койку. Рядом суетился кто-то еще, судя по голосу — сестра.

— Что случилось?

— Я не знаю, в туалете нашел, лежал на полу, изо рта кровь.

Чьи-то руки деловито взяли меня за голову, потом аккуратно ощупали челюсть, приоткрыли рот. Судя по всему, сестра изучала повреждения.