Египетский роман - [45]

Но понятно, что в основном черную работу взяли на себя брат и его жена. По указанию психиатра Старшая Дочь прибыла только к концу разбора. Она побрызгалась крепкими духами, привезенными Люсией из последней поездки в Лондон. Полностью выдвинув ящик, она с изумлением обнаружила там запасы духов в картонных коробках, уложенные в образцовом порядке. Хватило бы еще на десяток лет. Вдруг ее взгляд упал на серую пепельницу с тоненьким пепельным цилиндром от сигареты, которую Люсия, как обычно, зажгла и оставила догорать в пепельнице.

Она открыла следующий ящик. Там тоже лежали духи, а рядом – косметические средства для омоложения кожи и придания блеска разным частям лица, маленькие пудреницы, крем «Шанель» для предотвращения сухости кожи и возвращения ей естественного розового оттенка.

Она позвонила подруге-психиатру узнать, что делать с одеждой и духами, явно показывающими, что Люсия не ожидала столь скорой смерти. Подруга-психиатр, рыдая на том конце провода, сказала ей ничего не трогать. Если Старшей Дочери так хочется, пусть возьмет два-три флакона духов, пробники косметики и несколько блузок, но вот к этому, этому и этому пусть не притрагивается. И, пожалуйста, еще и к этому. Только пусть она заберет черный плащ, который они вместе купили на распродаже в Лондоне, она не может его видеть. Подруга-психиатр стала на мгновение такой сентиментальной, не похожей ни на себя, ни на психиатра.

Во время недели траура семью навестил профессор из Открытого университета, которому недавно исполнилось семьдесят пять. До семидесяти он работал полгода в Израиле и полгода в Ратгерском университете в Нью-Джерси. Когда ему исполнилось семьдесят, он решил, что будет жить и работать только в Израиле. За все время болезни Люсия не получила от него ни единой весточки и, конечно же, он не приехал, когда она лежала при смерти, ведь у него уже был другой роман. Все-таки он навестил семью в неделю траура: вошел в открытую дверь и пожал руку брату, который проявил большое уважение и церемонно поклонился. Жена брата тоже разволновалась: все-таки профессор, да еще и многократный лауреат. Он посидел на диване, покрытие для которого Люсия купила в «ИКЕА» (она покупала его дважды: после первой покупки Старшая Дочь случайно пролила на него кофе, и пятно было невозможно отстирать), выразил соболезнование семье, в том числе престарелому отцу, и поспешил обратно по своим делам.

Поскольку она умерла зимой, весьма вероятно, он был в длинном черном шерстяном пальто, шея закутана черным шерстяным шарфом, а на голове – черный берет. После стольких лет в Иерусалиме, где он работал до пенсии, и на Манхэттене (когда он преподавал в Нью-Джерси), он, конечно же, надел черный берет.

Умная и щедрая Люсия дарила ему превосходные идеи для толстых книг в обмен на его любовь. Она не скупилась и на ценные советы: как ему вести себя с проблемным сыном и с ненормальной женой, которую он со временем бросил, предварительно избив. Ее советы были умело вплетены в его книги и его жизнь, никаким пинцетом их оттуда не вытащить.

Одно можно сказать наверняка: когда у профессора Открытого университета начинается роман, он вначале хочет убедиться, что это серьезно, и лишь потом ищет презервативы хорошего качества со скидкой.

Как-то раз на Манхэттене он зашел в аптеку и приобрел там сто двадцать пять качественных кондомов по акции: «Сто и двадцать пять бесплатно».

Профессор и Люсия всегда занимались сексом на тонком сохнутовском[37] матрасе, разложенном у нее на полу. Люсия стелила на матрас самые дорогие простыни, которые ухитрялась достать, и перед его приходом опрыскивала их духами, подходящими к времени года.

Пять лет профессор приходил к ней на этот матрас, и ни разу ему не пришло в голову купить ей матрас потолще, не говоря уже о настоящей кровати. Матрас ему не мешал. Может, ему даже нравилось заниматься сексом на матрасе.

Люсия отдавала ему часть себя, и однажды он тоже принес подарок: две тяжеленные статуэтки Кадишмана[38], которые Старшая Дочь хранила у себя в тот год, который Люсия провела в Англии. Люсия уехала за границу, чтобы прийти в себя после завершения романа.

Как-то раз, еще до поездки в Англию, один из купленных профессором по акции презервативов порвался, и Люсия забеременела. То были две недели огромного счастья для нее и бесконечных препирательств с его стороны. Профессор хотел, чтобы она сделала аборт, а Люсия хотела ребенка. Ее часики тикали, ей было уже под сорок.

В те две недели тишину квартиры постоянно нарушал звук телефонного звонка. Профессор звонил много раз в день. Попадая на автоответчик с испанским акцентом Люсии, он делал вид, будто не в курсе такой технической новинки, и бесконечно повторял: «Алло, алло, алло», – пока не кончалось время записи.

Когда она брала трубку, профессор кричал, требуя, чтобы она избавилась от плода. Он кричал, что она разрушает жизнь будущему ребенку, потому что у нее нет никого, кто помог бы его растить. Ведь он, профессор, не будет ей помогать. Разумеется, он не будет помогать ни ей, ни ребенку.

– Что у тебя есть? Две статуэтки Кадишмана, которые дал тебе я, – сказал он ей однажды.