Ефимка-партизан - [2]
Ефимка вынес мешок с хлебом, туяс[1] с молоком, посадил Нюрку, и поехали.
Переезжали вброд Басандайку, не глубоко, лошади по колено.
— Как весело! — закричала Нюрка. — Смотри, Ефимка! — и Нюрка указала, как от ног Пегашки летели брызги во все стороны и сверкали на солнце разноцветными огнями.
Проехали деревню, поднялись на горку в кедровник. Пахнуло свежестью и смолой.
— Ох, нынче и шишек будет — захлебывалась от восторга Нюрка. У Ефимки тоже глаза загорелись:
— Вот, Нюрка, мы с тятей сюда и приедем бить шишки... Смотри, какие! И много. Вот только худо, что у нас подбирать-то некому, только мать.
— А я? — с жаром заметила Нюрка.
— Ну, где тебе, это ведь не легко.
У паскотинских[2] ворот нагнали многих деревенских. Все были возбуждены вчерашним происшествием с попом.
— Говорят, сам Дубков, — услыхал Ефимка, обгоняя своего крестного, едущего шагом.
— Ефимка, кто такой Дубков? — спросила любопытная Нюрка, — разбойник, он всех режет?
— Тятя вчера вечером говорил, — таинственно посвящал Ефимка Нюрку, — на собрании сказывали, что это главарь шайки.
— Какой главарь, какой шайки — деревянной? — наивно удивлялась и не понимала Нюрка.
— Ну, значит, самый старший, это главарь и есть, а все остальные разбойники — шайкой называются, ну, которые обчищают, как попа федосеевского третьеводни.
— Сказывали, что бумага получена из города: кто Дубкова поймает живого, тому тыщу рублей награды, а кто мертвого — полтыщи.
— За мертвого меньше?! — удивилась Нюрка.
— Ну, знамо, меньше: что из него, из мертвого-то: закопать в яму, да и все, а живой-то все-таки...
— А тятя наш может его поймать? Вот бы хорошо, — замечтала Нюрка, — тогда бы платок красный мне купили и кренделей связку...
— Дура! Тятя?! Его, говорят, никто не может поймать. Целое войско не может, а ты — тятя! Нет, уж лучше бы и не встречаться с ним.
— Ой, страшно, — съежилась Нюрка, — у него, наверное, Ефимка, в каждой руке по ножу, а глаза страшнущие, страшнущие...
Нюрка запахнулась плотнее в кафтан и прижалась к Ефимке:
— Боюсь я!
— Ну, ребятишек-то он наверно не тронет, что ему ребята-то.
Подъехали к избушке на пашне. Ефимка выпряг лошадь, наладил постромки, запряг Пегашку в борону и стал боронить полосу. Нюрка убежала искать кислицу и рвать цветы.
Отец все не ехал. Солнце высоко. Ефимка уморился. Отстегнул постромки, пустил лошадь на траву, а сам лег под телегу отдохнуть. Глаза слипаются, сном так и давит. Нюрка где-то порхала, как бабочка, и только сквозь дремоту Ефимка слышал, что тонкий ее голосок звенел, как колокольчик:
— Как жаворонок заливается, — улыбнулся Ефимка и сладко зевнул.
Потом сквозь сон слышал какой-то мужской голос, и пред глазами его предстали вчерашние всадники.
«Что это мне видится все», — подумал Ефимка и приподнял голову.
«Да и впрямь это вчерашние, а может быть, только похожие. Нюрку о чем-то спрашивают».
Ефимка только слышал последние слова Нюрки:
— Тяти нет, Ефимка только, брат мой; вон там отдыхает.
Ефимка встал и пошел к всадникам.
— Чьи это поля, паренек? — спросил бородатый.
— Петуховские, а дальше витебские, а туда вот — басандайские, — указал Ефимка к востоку, — там и железная дорога проходит.
— А знаешь ты заимку Кондаковых? — спросил бородатый.
— Знаю!
— А далеко это?
— Нет, верст семь, больше не будет. Вот как выедете на дорогу и направо, а там свернете на тропинку, лесом — прямо на пасеку и выедете.
— Вы Дубкова ловите? — не утерпела Нюрка.
Бородатый посмотрел на нее сердито, потом улыбнулся и уж весело сказал:
— Да, да, его, окаянного! — и все засмеялись.
— Вам его не поймать, Ефимка говорит, что целое войско не может поймать, — не унималась Нюрка
— Какой Ефимка?
— А вот, наш Ефимка, — и Нюрка указала на брата.
— Ну, много твой Ефимка знает. Как еще поймаем-то и руки ему веревочкой свяжем и к начальству представим. Ха, ха, ха, — засмеялся бородатый.
— И тыщу получите? — бойко трещала Нюрка.
— Какую тыщу? — удивился бородатый.
— А за Дубкова... кто поймает живого — тыщу, а за мертвого — полтыщи... бумага из города пришла, чтоб ловили.
Всадники переглянулись, бородатый подмигнул своим.
— А Дубков был в вашей деревне? — обратился бородатый к Ефимке, — его кто-нибудь знает?
— Нет, не был, а то бы всю деревню перерезал. Да его, сказывают, и узнать нельзя: то бабой нарядится, то мужиком, то с бородой, то без бороды.
— Ну, мы-то узнаем, если и бабой нарядится, — весело сказал бородатый, — от нас не уйдет. Ну, товарищи, подзакусим здесь, у этих молодых хозяев, уж ребята-то больно хороши, — и бородатый потрепал Ефимку по плечу.
— Сколько годов-то?
— Двенадцать, — ответил Ефим.
— А ей? — указал на Нюрку бородатый.
— Десятый.
— Давай-ка, Ефим, чайник-то! — обратился один из всадников.
Вскипятили чай и сели все в кружок. Бородатый достал из сумки сахар, баранки, булки, мясо жареное.
— Ешьте, ребята, досыта.
Нюрка, любившая больше всего на свете баранки, принялась уписывать их за обе щеки; Ефимка держался степеннее.
Все ели молча, бородатый что-то обдумывал.
Напились чаю. Солдаты собрали остатки еды в сумки и сели на коней.
