Ефимка-партизан - [4]

— Похож я на разбойника, а? Похож на грабителя, а? Кулачье проклятое!! Ведь с тобой следовало бы поступить в два счета раз, два и — конец! Понял? Я ведь не зверь, а человек... За правду стою! Понимаешь ты, иродова душа, настоящую правду? Запряжешь коней... муки нагреби кулей десять, сала... меду... а сам до восхода солнца сиди тут.

Где-то брякали ключами, а знакомый голос все гудел:

— Запомни: Дубков, сам Дубков у тебя был в гостях... За честь должен считать

Голос будто ближе... Лицо какое-то видно: стал Ефимка всматриваться — отец.

— Фу, ты, — вздохнул облегченно Ефимка и проснулся.

«Какой страшный сон! К чему это Дубков приснился?» — подумал Ефимка, вытирая со лба холодный пот.

На дворе разговаривали, смеялись, лошади ржали. В горницу вошел бородатый.

— Ты проснулся, Ефим, вот хорошо. Вставай, проводишь нас до Куташовой. Твой Пегашка пусть отдохнет... Дядя Степан своих нам даст коней, провиант надо везти.

Ефимка вскочил, быстро оделся и вышел.

На дворе стояли две запряженные в телеги лошади с увязанными возами.

— На переднюю садись, — скомандовал бородатый.

Ефим залез на воз.

— Трогай!

Ефим дернул вожжами и выехал из двора. Ни Мильтона, ни дяди Степана во дворе не было,

«Почему дядя Степан не провожает?» — мелькнуло в голове Ефима, но, не придав этому серьезного значения, успокоился.

Первое время бородатый ехал впереди, а трое сзади.

IV

Стояла жуткая тишина, в лесу ни одной птицы не слышно. Темное небо было усеяно звездами. Где-то горланили петухи.

«Должно быть полночь, — думает Ефимка, — что-то рано выехали».

С проселка свернули на лесную дорогу. Ефимке сделалось страшно. Вспомнил он свою Петуховку, Нюрку, Саньку, отца, мать, всегда озлобленную на ребятишек, которые ни днем, ни ночью не дают покоя. Жалко стало всех. Так захотелось ему сейчас на печку. К горлу подступал какой-то комок, того и гляди заплачет, громко разревется.

Бородатый посторонился, пропустил воз вперед, а сам поехал сзади.

Ефимка чувствовал себя самым разнесчастным человеком.

— Стой? Кто едет? — вдруг раздалось среди темноты, и перед самой лошадиной мордой вырос черный человек с ружьем в руках. Лица не видно, но чувствовалось по твердому голосу, что солдат.

У Ефимки от страха дух захватило.

— Из Петуховой солдат везу, — чуть слышно ответил Ефимка.

— Каких солдат? — сердито спрашивал голос и остановил лошадь.

— Погоня за Дубковым, из города.

— A-а! Значит, наши! Старший где?

— Что такое, в чем дело? — подскочил бородатый.

— Застава! — ответил важно солдат, — Какой части будете?

— Особого назначения. Не слышно ничего про Дубкова? — спросил бородатый.

— Не видать. Болтают много. Вчера какая-то банда подходила к нашей заставе; ничего, всыпали, до новых веников не забудут, дьяволы.

— Трогай, Ефим, — спокойно сказал бородатый.

Поехали. Застава пропустила, не сказав ни слова. Петухи еще раз где-то принимались петь, потом еще, чуть-чуть слышно. Стало рассветать. Ефима клонило ко сну.

«Утром всегда спать хочется, — сладко зевнул Ефимка. — Что-то Куташевой долго нет?» — мелькнуло в голове у него, но, одолеваемый сном, быстро забыл об этом.

V

Радостное и разноголосое пение птиц, журчание ручья и шум тайги, — вот что прежде всего услыхал Ефимка, когда проснулся и открыл глаза.

День ясный, теплый — весело!

Ефим сел и понять не может, где он.

Какая-то поляна, кругом лес. На поляне солдатские палатки; около — кони стреножены, оседланными ходят, и ни одного человека. Под низом ручей булькает.

«Что за чудеса, куда же я попал?» — Лес совершенно незнакомый. Спустился к ручью, напился, намочил голову, умылся — вода холодная. «Как у нас в Песчанке», — подумал Ефимка. Поднялся на берег, заглянул в палатку, спят трое вчерашних солдат, только бородатого не было. Обошел все палатки, во всех спят солдаты, а около них лежат ружья, сабли, сумки с патронами.

— Ага, значит здесь целое войско. Ну, Дубков не уйдет.

Ефимке сделалось весело, но вспомнилась почему-то звонкоголосая Нюрка, и опять стало тоскливо.

«Домой надо утекать, — думает Ефимка. — Пегашка выстоялся, наелся у дяди Степана, живо докачу до дому. Сказаться бы надо, а то потеряют меня. Но куда побежишь: дороги не видать, лес незнакомый, как раз заплутаешь».

Ефимка сел на пенек. Под ногами что-то зашуршало, Ефимка испугался, вскочил и стал наблюдать: вдруг из травы выскочил полосатенький с пушистым хвостом зверек, вскочил на дерево и быстро помчался по стволу кверху.

— Фу ты, как напугал; бурундук[3], а я думал — змея, — облегченно вздохнул Ефимка.

Бах! Бах! раздалось, и эхо забабахало, по всему лесу.

— Что это, стреляют? — У Ефимки затряслись поджилки. — Может, охотники тетеревов лупят?

Бах! Бах! Бах! Лес наполнился шумом, гулом. Где-то вдали трещало: тра-та-та-та...

— Нет, это не охотники, — решил Ефимка и стал прислушиваться, а у самого душа в пятки ушла от страха. Лес ожил, но как-то по-другому, по-новому.

Знал Ефимка лес в грозу, в бурю, когда трещало, стонало, гремело, делалось темно — ох, и жутко! Или в шишкобой[4], когда триста колотушек стучат на перебой по кедрам, такой стукоток идет, точно дятлы в свои барабаны бубнят, но тогда весело и радостно.