Ее андалузский друг - [29]

— Боже мой, ведь мы ездили в Буэнос-Айрес! Просто не пойму, что на меня нашло. Я какая-то бестолковая. Мы навещали братьев и сестер Хесуса. Домой вернулись только что… В четверг.

Название дня недели она произнесла с сомнением, но потом, похоже, решила, что оно соответствует действительности. Джейн была совершенно богемной личностью. На первый взгляд могло показаться, что она играет, что-то из себя изображает — однако это не соответствовало истине. Она была просто очень разбросана — и всегда полна радости и энтузиазма. Это многих от нее отпугивало — пугливые считали ее неестественной и осуждали. Зато смелые любили ее, как могут любить только смелые люди.

Они собрались все вместе — Ивонна и Том во главе стола с двух сторон, остальные расположились между ними. Ивонна приготовила роскошный ужин — это у нее всегда отлично получалось. Трапеза прошла под тем же знаком, что и обычно, — разговоры ни о чем, смех и молчаливое сосредоточение каждого, чтобы сдержать чувства и не дать выплеснуться какой-нибудь старой обиде или недоразумению.

После ужина София и Джейн уселись в двух плетеных креслах на веранде. Хесус удалился в библиотеку, где погрузился в какой-то англоязычный роман. Альберт сидел на втором этаже, играя в карты с Томом под звуки «Гольдберг-вариаций»,[11] которые Том включал на старом дребезжащем проигрывателе, как только предоставлялся случай.

Сидя на веранде в тепле инфракрасного обогревателя, сестры выпили и проговорили до глубокой ночи. Поначалу Ивонна пыталась подкрасться к ним — делала вид, что у нее какие-то дела, держалась возле двери, ведущей на веранду. Несколько раз им удавалось застукать ее, она лгала, отказываясь признаваться, что подслушивает. В конце концов сверху спустился Том и попросил ее оставить дочерей в покое.

Сколько София помнила, Ивонна всегда страдала повышенной нервозностью. После смерти Георга у нее обострилась истерия. Из улыбающейся домохозяйки она превратилась в суровую эгоистку, и весь привычный уклад семьи рухнул. Джейн и София оплакивали отца, но горе Ивонны стояло как бы выше их горя. У нее случались резкие перепады настроения — от озлобленности и депрессии она вдруг переходила в иное состояние и начинала требовать от дочерей любви и понимания. Джейн и София не знали, как им себя вести, их отношения с матерью изменились до неузнаваемости и строились теперь на каком-то смутном представлении о том, что за мамой надо присматривать и ухаживать. Ухудшились и отношения между сестрами. Нездоровое поведение матери встало между ними как барьер. Они редко чему-то радовались вместе, больше сидели по своим комнатам или конкурировали за материнское внимание.

Но затем в их жизни появился Том. Они переехали на его виллу в нескольких кварталах от их дома. Это была большая вилла с большими окнами и огромными картинами на гигантских стенах. В кроватях вишневого дерева лежали толстые белые перины. Том отвозил их в школу на своем зеленом «Ягуаре» со светло-коричневыми кожаными сиденьями, пахнущими табаком и мужской парфюмерией. Ивонна сидела дома и рисовала бездарные картины. Со временем она преобразилась, справилась со своим горем и снова стала почти нормальной матерью, однако никак не желала отказаться от роли жертвы, с которой так свыклась.

С годами, когда Ивонна стала стареть, София снова начала нежно относиться к ней — после очень долгого перерыва. Иногда Ивонна могла быть мудрой, человечной и внимательной — тогда София узнавала в ней свою маму. Но зачастую та вела себя так, словно в ней вновь рвалась наружу прежняя, не до конца исследованная сторона личности, — истерия, раздражение, нездоровое любопытство, страх оказаться не у дел, боязнь потерять незримый контроль над чем-то. За несколько недель до того она зашла к Софии на чашечку чая и спросила дочь, как та себя чувствует. Вопрос возник непонятно откуда и застал Софию врасплох. Поначалу София по привычке ответила, что все в порядке — но потом увидела по глазам матери, что та спрашивает совершенно искренне. Это заставило ее остановиться и задуматься — сама не понимая отчего, она вдруг расплакалась. Ивонна обняла ее. У Софии возникло двойственное чувство — это было и приятно, и странно, однако она позволила себе эту минуту слабости в объятиях мамы, в рыданиях над чем-то, чего сама до конца не понимала. Словно отпустило какое-то внутреннее напряжение — вероятно, мама Ивонна поняла что-то, что может понять только мать. После этого София почувствовала, что на душе у нее стало гораздо легче. Больше они никогда не вспоминали об этом эпизоде.

Инфракрасный обогреватель на веранде и вино в жилах обогревали как бы с двух сторон, создавая изумительную концентрацию тепла. Они выкурили на двоих пачку сигарет, которые нашли в морозилке. Ивонна всегда прятала там сигареты для гостей, а сестры всегда их оттуда таскали. Они выкурили одну за другой все сигареты и вызвали такси, которое привезло им еще пачку и два пакетика соленой лакрицы. Том прошел мимо в пижаме и поохал по поводу того, что они выпили вино, которое он хранил много лет. Сестры расхохотались, чуть не задохнувшись от смеха. После этого они впали в сентиментальные воспоминания о детстве — запах тостов и чая в кухне на даче, дни на пляже у скалы и деликатные вопросы бабушки, укреплявшие в них веру в себя.