Пахло жареной свининой, а Эрнст Лундвалль должен был умереть[1].
Он стоял здесь, совершенно растерянный, в наполовину заправленной в костюмные брюки белой рубахе. Кевин Горман сидел на табурете в нескольких метрах позади него и чесал открытый лоб серебристым дулом автоматического пистолета. Вид у него был довольно глупый.
Йенсу Валю и Лотару Тидеманну отвели места в первом ряду партера. Они не должны были пропустить ничего из представления.
Наверху, на каменной веранде, среди колонн и белых статуй, дон Игнасио Рамирес – в черных солнечных очках и с заложенной за воротник салфеткой – ел жареную свинину. Это был день его славы. Свежеокрашенные волосы выглядели неестественно яркими по сравнению с его бледной кожей. Дон Игнасио сидел на фоне собственного дворца – безвкусной мешанины Версаля и Диснейленда, больше всего походившей на спрятанное в колумбийских джунглях неуклюжее пирожное со взбитыми сливками. Роскошный сад населяли экзотические животные – жирафы, две зебры, лев, одинокий носорог и… несколько бегемотов. Сейчас все они были здесь и в растерянности следили за разворачивавшимся действом.
Дон Игнасио выступал в качестве режиссера. Эрнсту отводилась роль жертвы, Горману – палача, Валю и Тидеманну – публики.
– Йенс! – выкрикнул Эрнст.
Голос его сорвался.
– Эрнст! – отозвался Йенс. – Ничего не бойся!
Он утешал его, как ребенка, хотя это не имело смысла.
Валь повернулся к дону Игнасио Рамиресу:
– Мы можем поговорить?
Дон Игнасио молчал. И продолжал есть свинину, недосягаемый за темными очками. Только живот его напрягся за полиэстером рубахи.
А что он, собственно, должен был делать? Слушать причитания Йенса? С ним все кончено, как и с Эрнстом. Им не о чем говорить. Валя ждет такая же судьба – возможно, уже в самое ближайшее время.
Свинья Кевин Горман должен сделать это. Чертов палач дона Игнасио, страж Йенса и Лотара, их дух-мучитель… Он сидел здесь, как всегда готовый на все. Уроженец Северной Каролины – не старый, не молодой, с плохими зубами. Его неопрятные волосы висели сосульками. Имя каждой очередной жертвы Кевин заносил в специальный журнал.
Игнасио глотнул вина и поднял бокал в сторону Гормана. Это был знак. Кевин поднялся и вразвалку пошел на Эрнста.
– Йенс? – снова выкрикнул Лундвалль, на этот раз скорее вопросительно.
Кевин Горман вытянул руку с пистолетом. Эрнст прищурился и закричал, что сделает все, что от него потребуют.
– Не смотри, – шепотом велел Йенс Лотару.
Но тот не сводил с Лундвалля глаз.
Раздался выстрел. Животные содрогнулись, с деревьев взметнулись птицы. Эрнст рухнул на сухую землю с дыркой во лбу и обмоченными штанами.
Колени Тидеманна обмякли, но Валь успел его подхватить.
Горман повернулся к ним. На его губах играла улыбка. Йенс презрительно сплюнул.
Лотар дрожал, уставив глаза в землю. Он по-прежнему не держался на ногах, поэтому Валь не выпускал его. Семнадцать лет – мальчик был слишком молод для всего этого.
– Йенс и Лотар! – раздался сверху голос дона Игнасио.
Он стоял, опершись на каменные перила террасы, – с заложенной за воротник салфеткой и блестящими от жира губами.
– Вы почти полгода прожили под моей крышей, и с вами обращались по-человечески.
Театральная пауза. Жара, звуки джунглей.
Валь обернулся на Эрнста – над убитым уже роились мухи.
– Пришло время расстаться, – продолжал Рамирес. – Когда-нибудь ты будешь думать обо всем этом иначе, Йенс.
Двое мужчин подхватили Лундвалля за ноги и поволокли прочь. Руки покойного тянулись по земле, поднимая красновато-бурую пыль.
– Лотар поедет с тобой, Йенс, но только до Майами. Ты оставишь его там, так будет надежней. Будешь умницей в Европе – и Лотар избежит участи Эрнста.
Игнасио сорвал с груди салфетку и вытер ею рот, после чего бросил ее на стол и скрылся.
Йенс все еще сжимал Лотара в объятьях – почти отцовских. Хотя тот был сыном Гектора Гусмана, а не его.
