Едва замаскированная автобиография - [136]

Когда запись кончается, я быстро вскакиваю и ставлю Stone Roses.

— А нельзя еще послушать? — говорит Нортон.

— «Under the Bridge» — отличная вещь, но там слишком много скучного фанка, через который нужно добираться до нее.

— Такие вещи происходят с тобой, когда становишься рок-критиком?

— Я думаю, что был таким и прежде, — говорю я, еще раз хорошенько затягиваясь. Я задерживаю дым в легких, чтобы крепче ударило по мозгам.

На некоторое время я теряю дар речи.

— Мм, — говорю я, отыскивая в эфире потерянную нить неоконченного разговора. — Мм. Какая чертова штука!

Нортон кивает, не будучи вполне уверен, к чему относится моя ругань.

Я долго вспоминаю.

— По поводу выбора, который приходится делать между искусством и коммерцией. А нельзя выбрать то и другое вместе?

— Тебе это почти удалось, — говорит Нортон.

— Журналистика — не искусство.

— Но ты хотя бы пишешь.

— Да, но именно этим и опасна журналистика. Она похожа на настоящее писательство и оплачивается лучше, чем настоящее писательство. Проблема в том, что она не является настоящим писательством. Так говорит Сирил Коннолли.

— В самом деле?

— В своей книге «Враги надежды». Это о том, что может помешать тебе стать хорошим писателем. Одно из препятствий — слишком ранний успех, и, похоже, я с этим согласен. Другое — журналистика. А еще одно, которое меня меньше всего волнует в данный момент, это «коляска в прихожей».

— Мм! Гм?

— Да, это как те пачки сигарет, на которых написано: «Предупреждение: курение во время беременности может повредить вашему неродившемуся ребенку». Гораздо лучше, чем сигареты, от которых бывает рак.

— Все равно это случится. Пара моих друзей уже попались. С детьми, я имею в виду, — говорит Нортон.

— Да, один из моих тоже. Просто жуть. С каких это пор человек должен заводить детей в двадцать семь лет? Двадцать семь лет существует для того, чтобы… ну, я не знаю для чего. Но определенно, в этом возрасте еще рано губить свою жизнь.

— Возможно, тебе это понравится.

— Уверен, что понравится. Только, пожалуйста, не сейчас.

— Ну а если у тебя Симона забеременеет, что тогда?

— Тогда я буду очень удивлен. Особенно при нашем методе контрацепции.

— Да?

— Да. Он называется «никакого чертова секса вообще».

— Что? С Симоной? С нимфоманкой Симоной?

— Уже давно. Почти со времени моего возвращения из Лос-Анджелеса.

— Ты был в Лос-Анджелесе?

— Два или три месяца назад. Когда там были беспорядки.

— Наверно, там было интересно.

— Да, весьма. Я тебе никогда не рассказывал?

— Нет.

— Ты серьезно? Я тебе не рассказывал про мои приключения в Лос-Анджелесе?

— Мы же с тобой редко встречаемся.

Я рассказываю ему, что было с мной в Лос-Анджелесе во время беспорядков. Но в весьма сокращенном виде. Я начинаю сомневаться, насколько вообще это интересно.

— Здорово! — говорит Нортон.

— Ты так думаешь?

— А ты нет?

Я делаю кислое лицо.

— Скажу тебе одну глупую вещь. Если бы полгода назад мне предложили выбрать любую удивительную ситуацию, в которую я могу попасть — все, что мне захочется, — то я не думаю, что выбрал бы что-нибудь более удивительное, чем то, что случилось со мной в Лос-Анджелесе. Я хочу сказать, что все прошло очень удачно. Как будто я приехал туда на отдых. Оказался в нужном месте и узнал про украденный бюстгальтер Мадонны. Наткнулся на банду «Крипс». А тот тип с магнумом — достаточно страшно, чтобы получился интересный рассказ, но не так страшно, чтобы это кончилось увечьем. Как будто Господь Бог глянул вниз и сказал: «Этот молодой человек заслуживает, чтобы ему повезло. Посмотрим, сколько невероятных событий я смогу для него устроить».

— Да, это правда.

— Да, а когда я вернулся назад, все пошло едва ли не еще лучше. Скажем, секс с Симоной был лучше, чем когда-либо: мой герой-покоритель, ты чуть не погиб, никогда больше меня не бросай и т. д. Пока я не упомянул Францию.

— А что случилось с Францией?

— Я тебе расскажу чуть позже. Так вот, с сексом все замечательно, а когда я прихожу в редакцию, меня там ждет это длинное послание редактора, отмечающее похвальное выполнение мной своих обязанностей и содержащее еще какую-то чушь. И все эти бессердечные шелкоперы в отделе новостей, до того считавшие меня еще одним оксбриджским сутенером, который может писать только всякий хлам, вдруг подскакивают ко мне со словами: «Молодец, дружище. Как там, все обошлось?» И даже в редакции ко мне добреют и дают всякие приятные и не требующие труда задания, типа поехать в Дангел с девочкой-фотографом и найти деревню, в которой Брайэн Фрид устроил действие «Танцев в Лугнасе» — не пугайся, это всего лишь весьма популярная сейчас пьеса, большего тебе знать не требуется. Итак, мои акции никогда не были так высоки, я не могу ошибиться, и солнце светит прямо у меня из задницы, и в какой-то момент мне в голову приходит — не могло не прийти, — что, может быть, вот оно. Вот чего я ждал в течение всей карьеры. Своей большой удачи.

Последнюю часть моего выступления подпортил, но не сильно, телефонный звонок.

Этот раздражающий сигнал звонка не желает прекращаться. Нортон подозрительно смотрит на меня.

— Это может быть только Симона, — говорю я.