Едва замаскированная автобиография - [125]

Слышу, как люди говорят на улице: «Черт, это в самом деле он?» Слышу от Би-би-си: «Не согласитесь ли вести вечерний выпуск новостей на несколько недель?» Слышу предложение ITV: «Переходите к нам, мы станем платить вам вдвое больше». Слышу от литературных агентов: «Молодой человек с вашим талантом обязательно должен написать книгу», от обеспокоенных редакторов: «Меньше чем на семизначную цифру он не согласится». Я слышу, как Джексон говорит: «…на этом участке».

Я говорю:

— Что?

Он говорит:

— Следи за скоростью. Полно полицейских на этом участке.

Получили на автоответчик Джексона шесть сообщений. Из них половина для меня.

Первое — беспечное: «Хэлло, нам сообщили, что по этому номеру можно позвонить Джошу Девере.

Если он здесь, не могли бы вы попросить его позвонить в редакцию. Спасибо. До свидания».

Второе — настойчивее и резче: «Это сообщение для Джоша Девере. Пожалуйста, передайте, чтобы он как можно скорее позвонил в иностранную редакцию „Дейли телеграф“. Спасибо».

Третье в темпе molto agitato, как вой сирены: «ДжошуДеверепозвонитьвиностраннуюредакициюДейлителеграфнемедленно»

Джексон смотрит на меня.

Я смотрю на Джексона.

— Черт.

Перед тем как звонить, я выхожу на террасу и выкуриваю сигарету. Потом еще две. Первая и вторая нужны, чтобы успокоиться после ужасного предложения, сделанного мне иностранной редакцией. Третья фактически не нужна, у меня уже зуд, своего рода «фиг вам!» всему свету. «Рак легких… Фак легких! Завтра в это время меня может уже не быть в живых!»

Как и бывает в таких ситуациях, я вдруг начинаю замечать, как прекрасно и неповторимо все вокруг, как Деннис Поттер со своими прекрасными цветами. Подо мной, через густой вечерний свет, виднеется бледная изогнутая линия берега и темное море за ней. Позади меня сияют огни тысяч нежно окрашенных вилл с дикими пышными садами и стенами, окрашенными в багряный цвет бугенвиллеями. Прямо внизу находится главная улица с оборудованными кондиционерами галереями, где торгуют дрянными произведениями в стиле нью-арт, дрянными магазинами с претензией на элегантность, книжными лавками, ресторанами под открытым воздухом, где жеманные блондины-официанты на роликах с коронками на зубах подают жареного тунца молодым профессионалам. Теплая ясная ночь. Появляются первые звезды. В воздухе стоит запах палисандрового дерева. Лишь час назад это место называлось Блендсвил, США. Вдруг оно стало раем, той Калифорнией, какой она предстает на открытках и в кинофильмах, а не в реальной жизни, и я хочу остаться здесь навсегда. Вместе с Джексоном.

Есть и еще одно. Я не хочу сказать, что Джексон — плохой товарищ. Но мы с ним ездим уже две недели, и у него есть ряд очень отвратительных привычек — я просто мечтаю отвалить домой и больше никогда в жизни не видеть его. И все же сейчас, когда я на грани того, чтобы расстаться с ним и отправиться навстречу возможной смерти, он вдруг стал мне как родной. Мне хочется припасть к нему, чтобы он мог крепко обнять меня и сказать: «Не волнуйся, дорогой. Я не отдам им тебя. Со мной ты в безопасности».

Однако какая-то другая часть меня чувствует себя необычно далекой от него. Как будто он принадлежит другому миру — удовольствий, развлечений, праздников, вольности нравов, — от которого я теперь должен отказаться.

Все, что мы делаем вместе в эти последние часы, приобрело невыносимую мучительность: бокал особого орегонского пино нуар, которое Джексон припас для прощального вечера (я выпил бы больше, но нужно быть трезвым перед завтрашним днем); ужин приговоренного (безрадостная пицца); безразличный просмотр ТВ с перескакиванием между комедией («Вас уже обслужили?») и каналами новостей, чтобы быть в курсе последних событий (обстановка ухудшается).

Потом быстро наступает ночь.

* * *

Звонок в дверь раздается в четыре утра. Заснуть мне не удалось. Джексон высовывает голову из дверей, чтобы попрощаться, я крепко обнимаю его, бодро улыбаясь, и все — я уехал.

Водитель такси словно произносит текст из какого-то страшного фильма.

— Вам нужно в центр? — говорит он.

— Да, пожалуйста, — говорю я с некоторой тревогой. Разве его диспетчер не сказал ему, куда нужно ехать?

— Ты просто сумасшедший осел. Но это круто. Я тоже сумасшедший осел. Поэтому меня и послали.

Наша поездка не совсем соответствует тому, что мы ожидали. Автострады практически пусты. Никаких полицейских постов. Никаких шаек мародеров. Даже сгоревших машин нет. Если бы не битое стекло и не заколоченные окна, которые все чаще встречаются по мере приближения к центру, трудно было бы догадаться, что что-то неладно.

Потом я сделаю вывод, что это особенность общественных беспорядков. Ты можешь беспрепятственно переходить какую-то улицу. А через минуту тебя могут убить — этого едва не случилось с японским туристом, которого сильно избили несколько часов назад перед вполне безопасно выглядящим отелем, хотя и с заколоченными окнами, в который я собираюсь войти.

Водитель такси получает хорошие чаевые и крепкое рукопожатие.

— Удачи, — говорит он.

— Спасибо.

В этой гостинице, номер в которой мне заказали — одном из тех величественных корпоративных заведений, в которых останавливаются, только если ваша компания оплачивает пребывание, — поражает поведение персонала, будто не ведающего о происходящем. Не знаю, получили ли они на этот счет специальные указания, или в жилах корпоративной Америки течет не кровь, а холодная вода, или просто потому, что пять утра — не время для особой экспансивности. Но можно предположить, учитывая заколоченные окна на всем нижнем этаже, вооруженных охранников у входа, случай с японским туристом и близость к эпицентру одного из худших в истории США бунтов, что эта маска легко слетит.