Едва замаскированная автобиография - [124]

— Но это ведь не слишком близко от нас? — спрашиваю я Джексона, поскольку мы направляемся на север.

— Лонг-Бич? Чуть дальше по побережью.

— Черт возьми. Как ты думаешь, мы сможем попасть в аэропорт?

— Не знаю, Джош, — резко отвечает Джексон, как встревоженный родитель, который не хочет быть грубым, но сердится, что ребенок не понимает, насколько серьезно положение, и задает дурацкие вопросы.

Какой ужас. Похоже, что придется провести еще несколько дней в Лагуна-Бич, попивая холодный latte, не работая, шепча благодарные молитвы тому гению, который заснял Родни Кинга на видео. Как чудесные моменты детства, когда из-за вспышки какой-нибудь ужасной болезни начало занятий откладывается. Или когда откладывается твой рейс и ты вынужден провести лишний день за границей, живя в роскошном отеле за счет авиакомпании, и твои родители сильно огорчены, но не ты — ты думаешь, что это великолепно.

Единственное, что мне не нравится, это предстоящий звонок в отдел новостей с сообщением, что я задерживаюсь. Я их знаю — будут возмущаться, мелочиться и требовать, чтобы я сократил потом свой отпуск. Или заставят меня найти какую-нибудь тенденциозную голливудскую историю для репортажа — как будто я смогу с кем-нибудь встретиться, когда весь город в осаде. Или…

Нет. Об этом лучше не думать.

Ужасные мысли плохи тем, что, когда они возникают, их не так просто выкинуть из головы.

И пока в голове у меня звучит ля-ля-ди-ди-ди-ди, ты отдыхаешь в Америке и все о’кей, хам-ти-хам-ти-хам-ляляляааа закаты пальмы на пляже ясное небо блоу-джоб от прекрасных незнакомок фак фак факети фак — комок в низу живота и сдавленность в горле дружно говорят: «Пусть тебе не кажется, что мы не слышали, о чем ты сейчас подумал».

Я смотрю на Джексона. Он продолжает заниматься тем же, чем был занят до того, как у меня возникла эта мысль: слушает радио, сосет через соломинку кофе, смотрит лениво на автостраду, базы морской пехоты, грузовики, легковые машины, потрепанных иммигрантов, по двое-трое движущихся на север. Ублюдок! С тех пор, как мне пришла в голову эта ужасная мысль, мне весь свет не мил. Но, как безмятежно спящий ребенок, которому еще только предстоит узнать, какое дерьмо окружающий мир, Джексон пребывает в неведении и беззаботности.

Он замечает, что я смотрю на него. Он думает, что я собираюсь снизить тон чем-нибудь грубым и отвратительным, чтобы можно было провести время, говоря гадости. Он сладострастно улыбается.

— У меня возникла ужасная мысль, — говорю я очень серьезно.

— Долгая, медленная работа мокрыми деснами какой-нибудь жуткой, беззубой, старой карги? — высказывает он предположение.

— О работе. Не могут они потребовать, чтобы я освещал эту историю, как ты думаешь?

— Ты же у них пишешь о шоу-бизнесе.

— Об искусстве.

— Освещение беспорядков не входит в твои обязанности.

Мы молча едем. Комок в животе не уходит. Мысли забегали.

Тогда я говорю:

— А что, если я хочу их освещать?

Он фыркает, как будто эта тема просто не стоит обсуждения.

— Да, что, если хочу? — говорю я.

— Джош, у тебя есть хоть какое-то представление об этих людях? У них есть оружие. Они объединены в банды. Они убивают друг друга просто для удовольствия. Ты думаешь, их что-то остановит, если у них на дороге встанет белый и пушистый английский мальчик?

Досадно, но он может быть прав. Предположим, что я действительно стану освещать эти события, и меня убьют. Или, еще хуже, изувечат. Ковылять оставшуюся жизнь на обрубках или печатать одной рукой либо вслепую, или получить мозговую травму, или — о, боже — быть кастрированным мачете обезумевшей от крови толпой; и все всегда будут вежливо делать вид, что не замечают твоих увечий, пока ты в конце концов не скажешь: «Да, это было во время беспорядков в Лос-Анджелесе». — «Вы были там зарубежным корреспондентом?» — скажут они с уважением. «Ну, не совсем», — продолжишь ты, объясняя, как все произошло. А они: «Что? Вы хотите сказать, что вы не обязаны были делать это?» И ты говоришь: «Нет». А они: «Тогда на кой черт вам это было нужно?» И ты говоришь: «А думаете, я не задаю себе этот вопрос каждый проклятый день всю свою жизнь?»

А с другой стороны, вдруг меня не убьют и не покалечат? Несколько приятных мгновений я мечтаю о другом варианте. Я вижу свои захватывающие донесения из самого центра лос-анджелесских беспорядков вместе со своей крупной фотографией на первой странице — нет, на каждой первой странице «Дейли телеграф». На самом деле на первых страницах всех газет, потому что мои репортажи так хороши, что они синдицированы. Я представляю себе, как моя семья рыдает от гордости и сует газета под нос всем своим знакомым со словами: «Видите? Это наш Джош». И все их знакомые говорят: «Да, мы уже заметили. Вы должны так гордиться!» Я вижу девушек, которые не спали со мной и теперь размышляют, не слишком ли поздно для них. Вижу своих соперников, скрежещущих зубами. Вижу старых друзей, радующихся своему счастью быть знакомыми со мной до того, как я стал знаменит, и новых друзей, обеспокоенных (напрасно, я буду великодушен в своей победе) тем, сочту ли я их достойными моего внимания. Я вижу, как зависть коллег превращается в неохотное восхищение. Слышу, как в отделе новостей говорят: «Да, он оказался темной лошадкой». А редактор добавляет: «Подходящий момент дать этому человеку приличную работу», — а редактор иностранного отдела добавляет: «Может быть, в Нью-Йорке?» Слышу слова владельца газеты: «Мне все равно, во сколько это обойдется. Нам необходимо сохранить этого человека».