Джордж Гершвин: Путь к славе - [93]

Традиционные сборища гершвиновского кружка на Риверсайд-драйв, 33, теперь проходили не по субботам, а в воскресные дни. Время и место могли меняться, содержание — никогда. Здесь, как и раньше, главными действующими лицами были Джордж и его музыка. Слушателям грех было жаловаться. У Гершвина был выразительный голос красивого тембра, игра его отличалась богатой нюансировкой, ритмическим разнообразием и блестящей техникой. Он умело и точно использовал педали, правая и левая руки казались совершенно независимыми друг от друга, поражая виртуозным сочетанием сложных ритмов, непостижимым образом сливающихся в одно гармоническое целое. Необычным было использование композитором большого пальца для придания звучанию характерного "медного" тембра. Точность и "эффект ударных" в аккордах наэлектризовывали слушателя. Сергей Кусевицкий однажды назвал "блеск, виртуозность и ритмическую точность" игры Гершвина "невероятными"."…Его мощный магнетизм покорял как оркестр, так и публику". Другие прославленные музыканты — Фриц Крейслер, Ефрем Цимбалист, Леопольд Годовский, Иосиф Гофман, Леопольд Ауэр, Яша Хейфец, Морис Равель — могли слушать его часами. Даже те, кто не смог бы отличить аккорд от глиссандо, подпадали под магию его музыки. К большому сожалению, эти импровизированные концерты остались лишь в воспоминаниях тех, кто имел счастливую возможность их услышать.

В период между 1916 и 1925 годами Гершвин сделал многочисленные записи, на так называемые "ролики" для фирм Перфекшен, Юниверсал, Стандард и Дуо-Арт, большинство из которых утеряны[64]. Было сделано также несколько граммофонных записей: "Рапсодия в голубых тонах", исполненная композитором с оркестром Пола Уайтмена для фирмы Виктор; медленная часть Рапсодии и Три прелюдии для английской фирмы Коламбия. В тридцатые годы Гершвин записал несколько своих песен, некоторые из них были перезаписаны на долгоиграющие пластинки.

И все же "настоящего Гершвина" нужно было слушать в кругу близких друзей и почитателей его таланта. Здесь языком любви и общения был язык его музыки. Его не нужно было упрашивать сесть к роялю (Джордж Кауфман как-то заметил: "Я могу держать пари на Джорджа в любое время, если только рояль находится в пределах досягаемости"), так как для Гершвина мало что могло сравниться с удовольствием сыграть для друзей. "Я никогда не видел человека более счастливого, буквально излучающего радость бытия, чем Гершвин, играющий на рояле свои песни, — вспоминает Беннет Сарф. — Импровизируя, он незаметно варьирует мелодию и с детской радостью, довольно улыбаясь, встречает восторженную реакцию слушателей". Его друзья говорили, что вечер с Гершвином всегда превращался в вечер Гершвина, и что там, где находится Гершвин, не может не звучать его музыка.

Гершвин не мог долго находиться вдали от инструмента. Каким-то образом он всегда оказывался рядом с роялем, рассеянно поглаживая клавиши, как если бы это были волосы прекрасной женщины. Вскоре он уже сидел на стуле и играл для собственного удовольствия. Обычно он играл весь вечер. Незаметно он безраздельно овладевал вниманием всех присутствующих в комнате людей. После одного такого импровизированного концерта Оскар Левант, не удержавшись, спросил Гершвина: "Скажи, Джордж, если бы тебе пришлось проделать это еще раз, ты все так же был бы без ума от себя?"

Чрезвычайно одаренный пианист, Гершвин обладал к тому же замечательным талантом импровизатора. Генри Кауэлл, некогда преподававший Гершвину теорию контрапункта, писал мне: "На рояле он импровизировал с такой уверенной легкостью, что казалось, он разыгрывал разученную по нотам пьесу". Каждое его исполнение отличалось от предыдущего. Он мог начать с одной из своих песен, затем подхватить мелодию другой. "Он вытягивал какую-нибудь прекрасную мелодию из клавиатуры, как золотую нить, — писал Рубен Мамулян[65], — затем он как бы заигрывал с нею, видоизменяя и жонглируя, пробуя на вкус, с неподражаемым озорством лепя причудливые узоры, связывая ее в узлы, чтобы затем развязать их и, наконец, швырял ее в поток постоянно меняющихся ритмов и голосов". Его ритмы обладали всесокрушающий мощью бульдозера. Временами берущий за душу лиризм приобретал плавность и трепетность балетного танца. По мере нарастания внутренней энергии его воображение вырывалось на просторы безграничной свободы. В аккомпанементе возникали новые гармонические краски, затем появлялся знакомый канонический пассаж, чтобы тут же уступить место изобретательному контрапункту, благодаря которому тема начинает приобретать новое звучание. Неожиданная модуляция — и мелодия в правой руке меняет курс, уносясь к новым берегам. Тут же возникают новые музыкальные идеи, которые растут и видоизменяются подобно живому организму. Это уже не просто исполнение, это акт творчества, созидания. "В то время как я наблюдал за его игрой, — сказал Кусевицкий, — я поймал себя на мысли о том, что все происходящее больше походит на сон, чем на земную явь. Магическое очарование этого необыкновенного человека слишком велико, чтобы быть реальностью".

Когда Гершвин за роялем, он сам становится частью музыки. Если он играет ритмически сдержанную танцевальную мелодию, в этом процессе участвует все его тело. Особенно выразительно его лицо. Он приходит в состояние такого блаженства, как если бы внезапно он стал публикой, внимающей его игре. Об этом хорошо сказал Мамулян: "Для Джорджа быть за роялем значит быть счастливым… в такие моменты он похож на веселого колдуна на шабаше ведьм".