Джокер, или Заглавие в конце - [5]

Потом мне казалось, что прямо тогда же, по ходу разговора, у него и возникла идея ввести для студентов — экономистов, будущих финансовых, банковских деятелей, бизнесменов, хотя бы небольшой курс, назвав его, скажем, «Культура переходного времени». Что-то в таком духе. Хотя на самом деле идея висела, можно сказать, в воздухе. Этот Евгений Львович оказался не просто бывшим министром, но ректором только что созданного Нового экономического университета. Университет был негосударственный, его финансировали структуры не бедные, они уже обзавелись нестандартными курсами вроде социальной антропологии и даже лингвистики. Руководство хотело, чтобы и преподаватели были самого высокого уровня. Я подвернулся точно по заказу, вот ведь как.

О, эта утраченная радость интеллектуального общения, это хмельное чувство внезапной близости! Даже, помнится, на прощание облобызались. Подвыпили, что говорить.

5

Стоило бы, конечно, обоим хоть на другой день протрезветь, признать, что предложение было мне сделано по пьянке, неловко потом показалось переигрывать. Сам я отмахивался, не всерьез, но ведь не отказался. Соблазнился предложенными деньгами? И это, конечно, сыграло свою роль, что лукавить. Всего за два академических часа в неделю, не сравнить с тем, что я получал на своей последней доцентской должности, — цифра льстила самолюбию, прибавляла к самому себе уважения. Была, пожалуй, надежда высказать недоговоренное, оказаться услышанным, уловить заинтересованный отклик — но больше, может, оживить что-то угасающее в себе. Как и та наивная статейка, если честно подумать.

До начала семестра я листал давние записи, обнаруживал забытые, неожиданные для самого мысли, перечитывал разное. Смешно сейчас вспоминать, как было размечтался вначале. Отойти от привычного литературного курса, привязанного к именам, хронологии, повести свободный разговор на темы, которые занимали меня в разное время, не научить, но пробудить интерес. Реальность отрезвила достаточно скоро.

Занятия проходили не в основном университетском здании (старинный особняк, украшавший своим изображением официальные бумаги, пока реставрировался, отчасти достраивался), а в панельной постройке школьного образца. Во двор, огороженный узорной чугунной решеткой, с будкой охраны, въезжали навороченные, раздутые машины, мерседесы, лексусы, джипы, я и названий всех не знал, и из машин этих выходили студенты. (Сам я приехал, как всегда, на метро, быстрей, машиной пользовалась Наташа.) Будущая деловая элита, менеджеры, финансисты, экономисты, я не знал, как их определить точней. Вообще, оказалось, не очень их себе представлял.

Кучка молодых людей дожидалась меня перед аудиторией. Двое, с затычками в ушах, пританцовывали под слышную лишь им музыку, каждый, надо понимать, под свою, обошлись бы и без нее. Коридорный полумрак, запах свежей мастики, натопленных батарей, на полу сумки, у девушки под расстегнутой кофтой на черной майке открылись крупные буквы. Прочитывалось лишь «СПОР», «ЖИЗ», остальное домыслить было нетрудно. Что-то вроде «спорт — это жизнь». Красное на черном. Напротив нее выделывал виртуозные коленца парень спортивного вида. Грубоватое лицо, черная рубашка навыпуск, челка на лоб, в ухе небольшая серьга, на губах уверенная усмешка. А рядом, чуть в сторонке, притоптывал, подергивал ножкой тот самый рыжий. Взлохмаченная шевелюра, поверх свитерка серая безрукавка со множеством карманчиков и карманов. Он танцевать явно не умел, и флешки при себе не нашлось, но ему хотелось участвовать, быть с ними. То есть с одной из них, это было очевидно.

Девушка, разгорячась, вдруг легким движением сорвала с себя кофту, вскинула над головой, на груди открылось полностью: «ИСПОРЧУ ЖИЗНЬ». Я задержался невольно. Она поймала на повороте мой взгляд, улыбнулась, но не остановилась. Оголенные руки над головой, как гибкие змеи, вскинутые дуги бровей, блеск зрачков в полумраке, и эта улыбка…

Задержанное, растянутое надолго мгновение. Беззвучная для меня музыка, магия неслаженного на вид танца, жаркий запах, полумрак — а может, еще и укол не сразу осознанной памяти о том, как я точно так же впервые подходил к аудитории в Педагогическом институте, начинающий преподаватель, свежеиспеченный кандидат наук, и меня озарила та же улыбка вполоборота. Соединится потом. Даже черная обтягивающая майка такая же, только без надписи, конечно. Тридцать лет назад. Поправила что-то на затылке. Нет, в это мгновение вместилось что-то большее, не поддающееся словам, чему еще лишь предстояло раскрываться, развертываться, вместе с чувством или догадкой о том, как связано в жизни все: отдельная для каждого музыка, ничего не значащая улыбка, ревность, наделяющая силой и способная обессилить, соединения нейронов в мозгу, игра закодированных, неявных систем, необъяснимость выбора, который называют судьбой, как будто он не совсем зависит от нас, во всяком случае от нашего понимания, и поэзия неосуществимого, невозможного…

Лиана. Имя было, надо полагать, восточное, но словно специально для нее созданное, оно змеилось, льнуло (гибкий побег обвивает, едва коснувшись, еще, еще). Крупные удлиненные серьги в ушах, темные камни, загадочный свет изнутри. Лиана Измайлова. Из семейства, можно было понять, непростого, приезжала и уезжала с охраной на черном громадном майбахе, двое чернявых, с усиками, дожидались ее в вестибюле или в машине, с легкой шубкой из неизвестного мне серого меха. То, что девушка из такого семейства могла появиться в безрукавке с такой надписью, означало, что ей многое было позволено — пусть до известного предела, пусть на один день, больше она в этой майке не приходила. Но и одного такого раза достаточно.