Джентльмены - [60]

В глубине души никому не хотелось знать, как все обстояло на самом деле. Лектор Ланс вскоре приобрел посмертную репутацию местного святого, став для гимназистов кем-то вроде героя, идеальным образом сочетавшего в себе мужество и ранимость. Он чутко реагировал на проявления зла в мире и признавал собственную слабость, при этом найдя в себе силы, как Хемингуэй, засунуть в глотку ствол ружья и спустить курок. Никто не говорил об этом вслух, но все, кто обладал хотя бы каплей фантазии, понимали, что именно так все и должно было произойти. Такой охотник, как Хемингуэй, не погибает от случайного выстрела из собственного ружья. Так же дело обстояло и с Лансом: он был «изящным матадором на арене жизни», как гласил несколько вульгарный некролог Генри-поэта.

Юный Генри Морган скорбел по своему учителю, но сам был осенью шестьдесят первого года как никогда далек от мыслей о самоубийстве. Ему не стать новым Инго или Леннартом Рисбергом — ну и пусть. А вот мысли об убийстве Генри посещали, и нередко. Он вновь оказался на поводке у прекрасной Мод, которая милостиво принимала его тогда, когда это позволяла ее договоренность с В. С. С этим Генри-щенку мириться было трудно, пусть Мод и готова была поклясться предполагаемой честью и предполагаемой совестью, что дела обстоят вовсе не так.

Осень прошла в тумане этой удивительной страсти, приближалась зима. Снег пошел уже в ноябре, но тут же растаял. Рождество обещало быть бесснежным. Однако мысли Генри в ту пору были заняты не погодой. Генри думал только об одном, он не мог понять, сколько еще он выдержит в постоянной тени В. С. Он видел этого человека на фотографии — время от времени Генри заглядывал в альбом Мод, будучи уверенным, что та не застанет его врасплох, — а Мод продолжала дарить ему одежду и ценные вещи, которые неминуемо оказывались в ломбарде. Таких вещей было уже немало: благородный портсигар, золотые браслеты, запонки и булавки для галстука с драгоценными камнями. Генри знал, что задолжал круглую сумму, не меньше пары тысяч, и уже начинал беспокоиться. В некотором отношении он продал свое достоинство.

Отправляясь по вечерам к Мод, Генри чувствовал себя ведомым непостижимой силой, которая порой не имела ничего общего с любовью или страстью, словно В. С., человек-тайна, гнал его вперед, подталкивая сзади.

Но стоило Генри оказаться у Мод, как все менялось: здесь он чувствовал себя как дома и забывал сомнения. Они сидели перед телевизором и беседовали, как супруги. Мод говорила, что счастлива, она хотела Генри, она осыпала его похвалами и лестью, и Генри всякий раз принимал это как милость, как приятное прикосновение павлиньего пера: радость и печаль превращались в пустые слова.

Поначалу Генри чувствовал себя рядом с Мод необразованным и невежественным — каковым и был, — как сын служанки, которому не хватало духа даже стремиться к чему-то, работать над собой и желать стать чем-то. Он хотел лишь веселиться, играть на пианино в своем квартете, боксировать и просто жить. Но настоящих испытаний он боялся, сбегал при виде сложностей, сулящих поражение. Однако Мод позаботилась о том, чтобы Генри понял: поражение еще не конец. Она водила Генри-бастарда в музей «Модерна», где он оказался лицом к лицу с прирученным безумием, коего было исполнено современное искусство. В «Модерна» играли джаз, и Генри случалось выступать вместе с «Беар Куортет», который становился все более знаменитым и овеянным мифами (главным героем их был пианист, которого заменял Генри, — тот жил во власти тоски, мировой скорби и творческих мук).

Мод задалась целью облагородить Генри, пройтись по нему секатором, как сказал бы Виллис. Генри чувствовал себя обязанным как Виллису, так и Мод, пусть та и утверждала, что готова платить за удовольствия. Точнее, Мод говорила, что без Генри не чувствует себя целой, что не смогла бы вынести жизни без него. Она так часто повторяла эти и другие ласковые слова, что почти утомила Генри. Щедрость Мод с легкостью превращалась в бессмысленную жертвенность, бестолковую расточительность.

Время от времени Генри ощущал хрупкость и тленность, о которых Мод так часто говорила, умея в то же время мастерски их скрывать. Обнаружив на лице прыщик, Мод тут же хваталась за пудреницу, чтобы замаскировать изъян. При этом она казалась испуганной, словно ее застали врасплох за каким-то постыдным и унизительным занятием.

Возможно, Генри восхищало именно это видимое совершенство, скрывающее отчаянную тоску по бесконечному, как голливудские кулисы Скотта Фитцджеральда, которые могут обрушиться в любое мгновение: воплощенная мечта, она же знак надвигающейся гибели.

«Esprit d’escalier»[26] — это понятие как нельзя лучше описывает состояние, в котором Генри покидал Мод, отправляясь в школу, домой или просто уходя прочь, когда ему нельзя было оставаться у нее дома. «Esprit d’escalier» означает мысль, которая приходит в голову слишком поздно, когда ее уже нельзя высказать. Похожее чувство испытывает человек, столкнувшийся с хамством и лишь пять минут спустя нашедший нужные слова, которыми следовало ответить обидчику.