Джентльмены - [49]

Концерт закончился лишь к двум пополуночи, и последнее, пронзительно авангардное соло саксофониста в берете и темных очках слышала лишь горстка самых стойких слушателей.

Генри, которого угостили пивом, присел за столик с сигаретой, чтобы чуть отдохнуть. Он совсем выбился из сил и с трудом мог оценить масштабы события.

— Отлично сыграл, парень, — сказал саксофонист, присев рядом с Генри. — Меня зовут Билл.

Генри пожал руку небритому Биллу, который хохотал, сверкая белыми зубами. Только здесь, вдали от света рампы, он снял очки, чтобы смочить веки холодным пивом.

— Хороший вечер, Билл, — раздался голос девушки, сидевшей в темноте. — Хороший вечер!

— Хороший, — согласился Билл. — Познакомься с Генри Морганом, — продолжил он, кивая в сторону Генри. — Ангел-спаситель этого вечера. А это Эва и Мод.

Девушка по имени Эва направилась к столику музыкантов, Мод следовала за ней. Обе казались ровесницами Генри, девчонками в стиле дикси: черные узкие брюки и свитера с исландским узором. Еще, наверное, носят суконные пальто, подумал Генри.

— Какой ты смешной в галстуке, — сказала Эва.

Генри смутился, и она тут же добавила:

— Не расстраивайся, у Билла вид не лучше.

— Давайте-ка двинем куда-нибудь, — сказал Билл.

— Можно пойти ко мне, если хотите — предложила Эва, окинув взглядом сидящих за столиком.

— Еще бы, хотим, — отозвался Билл. — Правда, Генри?

— Конечно, — согласился Генри. — Мне только сигарет надо купить.

Они попрощались с остальными музыкантами квартета, которые после бутылки вина стали еще более глубокомысленными, Билл назначил время следующей репетиции и бросил пару слов о Генри, но что он сказал, никто больше не расслышал.

Ранняя мартовская ночь была суровой и промозглой. Эва и Мод в самом деле носили суконные пальто, но даже они не спасали от холода. В это время суток не ходили ни автобусы, ни трамваи, но Эва, к счастью, жила у площади Уденплан, и компании надо было лишь подняться по улице Дроттнингатан. Все говорили о Париже — и все там бывали, кроме Генри.

— Париж — вот это город, — говорил Билл, дрожа от холода. — Там такого мороза не бывает. А если и выдается холодный вечер, то от бара до бара недалеко. А внутри тепло. Чертовски тепло.

— Как-то вечером, прошлой осенью, я видела Сартра, — сказала Эва. — Такой маленький и славный.

— Он — сила! — сказал Билл. — «Грязными руками» — вот это пьеса! Мощь…

— Ты читал Сартра? — спросила Мод, коснувшись Генри.

— Я почти ничего не читаю, — ответил тот. — Разве что Дэмона Раньона. «Парни и куколки» — это мне нравится.

Он чувствовал, что Билл и эти девчонки не такие, как он. Они достигли такого глубокомыслия, что даже читают этого заумного француза, о котором учителя рассказывают в школе. Генри читал «Парни и куколки», и ему нравилось, а книг Сартра он и в руках не держал. И, пожалуй, не собирался.

— «Парни и куколки» — это нормально. Но тебе надо почитать Сартра. «Грязными руками». Когда станешь читать Сартра, будешь лучше понимать джаз.

— Как это? — спросил Генри, слегка надувшись.

— Это основа, понимаешь? Как истинный джаз. Не дикси. Понимаешь, порой оказываешься перед выбором: не знаешь, какая из дорог верная, и тебе страшно пойти не туда, куда нужно. То, что сегодня кажется верным, назавтра оказывается ошибкой, и вот ты стоишь, как дурак, разинув рот. Если не веришь в Бога, конечно.

— У меня болит живот, — сказала Эва. — Черт, живот болит.

— Это от холода, — ответил Билл и засунул руку под ее суконное пальто. — Да здравствует Париж!

Квартира Эвы оказалась холодной и несовременной. Пришлось растопить изразцовую печь старыми ящиками из-под сахара. Билл принялся листать книги Достоевского, коих у Эвы было множество, а Генри рассматривал пластинки. Здесь он чувствовал себя как рыба в воде.

Мод внесла поднос с чашками и сухарями к чаю и поставила у печи.

— Чем ты занимаешься, кроме музыки? — спросила она Генри.

— Я еще учусь в школе, — ответил Генри и слегка напрягся.

— Сколько же тебе лет? — удивленно спросила Мод.

— В июне будет восемнадцать.

— Вениамин![22] — воскликнул Билл. — У тебя вся жизнь впереди.

— А вам сколько?

— Даму не спрашивают о возрасте, — отозвалась Мод.

— Старушкам по двадцать пять, — сообщил Билл. — Их времена давно прошли.

Мод улыбнулась и вышла в кухню, чтобы рассказать что-то Эве. Генри предположил, что речь шла о нем, так как на кухне раздался смех. В этой компании он и вправду чувствовал себя Вениамином. Но ему здесь нравилось.

Вскоре Билл поставил пластинку с записью потрясающего, по его словам, саксофониста по имени Джон Колтрейн. Вещь называлась «My favorite things» и была бесподобна. Все четверо улеглись на пол у печи и с закрытыми глазами упивались этим Колтрейном, который играл спокойно и туманно, как и положено в это время суток, и Билл говорил, что в Париже музыка звучит именно так. Генри едва не заснул. Он почувствовал, как кто-то провел рукой по его волосам, но даже не поинтересовался, чья это рука, а лишь смотрел на огненный пейзаж. Темная, тлеющая долина лавы пульсировала, беспрерывно меняясь, и воздух из саксофона Колтрейна превращал тлеющие угли в абсолютно белое ничто, огонь — в пепел.