Джентльмены - [48]

— Вот именно, — сказал Генри. — Есть покурить? Мои закончились.

— Закончились! — фыркнула Мод. — Да у тебя своих сроду не было.

Мод открыла ящик комода, на котором сидела. Он был полон блоков сигарет с отметкой «такс-фри», которые B. C. закупал, разъезжая по миру, и Генри это знал, но молчал. Мод дала ему понять, что прекрасно обойдется и без напоминаний. Когда они были вместе, о некоторых вещах не стоило говорить. Например, о В. С. и Гагарине.

Генри закурил «Пэлл Мэлл», сделал несколько затяжек, послав пару аккуратных колец дыма Мод, и стряхнул пепел в стоящую под кроватью пепельницу.

— В твоем лице я люблю всех женщин мира, — серьезно произнес он. — Для меня ты больше человек, чем женщина. Знаешь, одно время мне казалось, что я стану голубым.

— Всем сосункам так кажется.

— У тебя такие маленькие груди…

— Если не нравится — ты знаешь, где выход. Эта квартира тоже маленькая.

— У меня есть друг, — сказал Генри. — Однажды ночью он проснулся в ужасе. Ему снился кошмар, он проснулся в холодном поту. Ему приснился гермафродит. Как будто он встретил самую прекрасную девушку, и когда они оказались в постели, он увидел, что у нее член. Он проснулся в панике и обнаружил, что одной рукой держит грудь своей девушки, а другой — собственный член. Во сне случилось короткое замыкание.

— Хватит врать! — Мод расхохоталась так, что ей пришлось утереть нос.

— Иди сюда, тетя Фрици. — Генри потушил окурок.

— Странный ты, — сказала Мод, снова забираясь под одеяло.

Этим утром они не произнесли ни единого слова о Гагарине. Им было наплевать на русских дурачков, которые делали записи в синеве космоса. И на B. C. им тоже было наплевать.

Встретились они несколько месяцев назад, и теперь этот вечер обоим казался окутанным романтической дымкой, как в одном из новых французских фильмов, или в книге Сэлинджера, или в очень красивой песне.

Лучшим школьным оркестрам предложили отыграть вечер в «Газели» в Гамла-стане, и Генри собрал квартет, который ему вовсе не нравился, но делать было нечего. Это был его второй квартет, который играл дюжину вещиц для школьных танцев и представлял собой обычный набор из пианино, баса, барабанов и кларнета. Они могли исполнять разную музыку, но на школьных танцах публика требовала подходящих мелодий, и квартету приходилось свинговать.

Зато в «Газели» им никто не мешал: публика была старше, более зрелая и ценила спокойные композиции, которые можно слушать по-настоящему. В «Газель» ходили люди с изысканным вкусом. Генри это нравилось, и он хотел отрепетировать программу из спокойных вещей, но парни не вникали. Кларнет визжал, даже когда солист пытался подражать Акеру Блику. Генри ругал музыкантов, пытаясь настроить их на иной, отличный от дикси, лад: времена дикси когда-нибудь пройдут, говорил он, как ни трудно в это поверить.

В «Газели» они выступили неплохо; впрочем, публика и не ожидала ничего особенного. Позже на сцену должны были выйти «Беар Куортет». Этот ансамбль был известен среди посвященных, среди настоящих ценителей, которые любили слушать джаз с закрытыми глазами и сигаретой в руке, спокойно покачивая головой и потягивая красное вино. Судя по интервью журналу «Оркестер Журнален», «Беар Куортет» и сами были глубокими людьми. Все они играли и боп, и дикси, и творили в довольно широком стилевом диапазоне. Сейчас они играли что-то авангардное: это означало, по большей части, продолжительные соло.

Как бы то ни было, вокруг членов «Беар Куортет» царила атмосфера загадочности. Генри не был знаком с ними, но его отец, Барон Джаза, как-то раз играл с этой группой на сэйшне и говорил, что парни станут великими музыкантами, когда придет их время. Может быть, время уже пришло?

Они и вправду казались очень интересными людьми. Двое носили черные береты, у одного была борода и длинные волосы, четвертого не было видно. На сцене сидели трое из четырех участников «Беар Куортет»: барабанщик, басист и тенор-саксофон; пианист отсутствовал. Он был где-то в клубе, но никто не знал где.

Вдруг высокий саксофонист встал и, пробравшись между столиками, подошел к Генри, который освежался после выступления слабоалкогольным пивом.

— Ты Генри Морган? — спросил он, глядя из-под очков.

— Да, я, — ответил Генри.

— Я знал твоего отца. Мы хотели сыграть одну вещь в память о нем. Мне он нравился, он был одним из лучших.

Генри не знал, что сказать. И что делать, он тоже не знал, но через минуту уже сидел на сцене в качестве резервного пианиста.

— Дело в том, — объяснил публике саксофонист, — что наш пианист заболел, пока сидел в баре, и ушел. Но у нас есть замена — вы видели его раньше.

Казалось, этот саксофонист — единственный член квартета, способный говорить с публикой. Перкуссионист рассеянно водил метелками по хай-хэту, басист задумчиво склонился над гитарой. Генри боялся забыть переходы, записанные на клочке бумаги.

— Будем импровизировать, — сообщил саксофонист публике. — Начнем с вещи, которая называется «Барон» — она посвящается Барону Джаза.

Саксофонист задал ритм, и квартет заиграл. Музыка звучала медленно и спокойно — именно так, как хотелось Генри, и сбился он всего один раз, а после долгого саксофонного соло настала его очередь, и он отлично справился. Публике явно понравилось, то и дело раздавались аплодисменты. Генри отыграл целый вечер с «Беар Куортет», понимая, что это его звездный час.