Джентльмены - [159]
Я приступил к работе и за двадцать последовавших за этим дней сделал лишь несколько небольших перерывов на еду и отдых. За это время я выкурил почти все пять блоков «Кэмел» без фильтра, и хуже мне от этого не стало.
Я рассказал все, что знал и мог узнать о Генри и Лео Морганах, я чувствовал себя обязанным сделать это. Можно сказать, что я отношусь к поколению с ущербным чувством долга: понятие это столь абстрактно, что осознать его смысл возможно, лишь поместив в сферу личного. Надо, по меньшей мере, выполнять долг перед самим собой. Но в данном случае я чувствовал, что мой долг — рассказать правду о Генри и Лео Морганах, и, возможно, это была своего рода терапия, способ выживания, возможность справиться с тоской ожидания, неизменной спутницей наших времен.
Мне было известно лишь то, что я рассказал, а может быть, и меньше: время от времени мне приходилось надставлять и добавлять, заполняя пробелы. В результате на столе в библиотеке оказалось более шестисот страниц. Никто мне не мешал, мир для меня исчез, слова лились нескончаемым потоком, и вскоре братьям был воздвигнут памятник, которого они заслуживали. Теперь с ними могло произойти что угодно — они были неприкосновенны.
Каждый день я был готов прочитать о Лео и Генри Морганах в газете. Что-нибудь вроде сообщения о телах мужчин в возрасте тридцати и тридцати пяти лет, найденных в канаве где-то в глубинке, или о неопознанных останках двух персон мужского пола, обнаруженных подо льдом в какой-нибудь проклятой шведской речушке. Сигарщик, который читал все еженедельные журналы от корки до корки, мог ворваться ко мне, показывая разворот: Генри-идиот чистосердечно рассказывает о своих приключениях в низах общества, находясь на острове в Карибском море, где он всегда мечтал оказаться и куда, наконец, отправился, каким-то загадочным способом раздобыв баснословную сумму.
Но, возможно, я рассказал все это в расчете на другое: что братья попали в настоящий переплет и Генри пришлось использовать старый автомат. Возможно, он сделал то, что так давно хотел сделать, с безграничным Злом, которое держало в плену Лео. Может быть, моему повествованию предстояло стать оправдательной речью о преступлении, которое уже совершено, может быть совершено или даже должно быть совершено. Я не был уверен, но допускал, что могу оказаться в суде, дабы представить свои шестьсот страниц в качестве plaidoyer d’un fou et son frère,[78] речи в защиту Генри и Лео Морганов, у которых вполне могли возникнуть проблемы с законом.
Так обстояли дела в тот день, когда я уже потерял счет времени и ориентировался в нем лишь благодаря кипе газет, скопившихся на столе. Очередной выпуск сообщил мне, что до праздника летнего солнцестояния осталось всего несколько дней, а в Швеции настали самые жаркие летние дни. Но меня все это не касалось.
Внезапно раздался звонок в дверь, дьявольский сигнал нарушил компактную тишину, царившую в квартире больше месяца. Я вздрогнул, по моей спине побежали мурашки.
Входная дверь была забаррикадирована массивным шкафом красного дерева — я и сам не мог понять, как у меня хватило сил его передвинуть. Дрожащим и хриплым после долгого молчания голосом я спросил, кто там, за дверью.
— Прачечная… Прачечная «Эгон»… — услышал я из-за двери.
Напрягшись изо всех сил и даже больше, я отодвинул шкаф от входа ровно настолько, чтобы открыть дверь. Посыльный вздрогнул, увидев в проеме голову в кепке, и посмотрел на меня с таким подозрением, будто не видел раньше. Без лишних слов я взял ящик, поставил его в прихожей и расплатился. Чуть поколебавшись, я взял ручку посыльного, чтобы расписаться в квитанции: я не знал, каким именем подписываться. В конце концов, вспомнив свое собственное, я нацарапал его и попрощался с посыльным.
Как только дверь закрылась, я подошел к большому позолоченному зеркалу, чтобы увидеть себя в полный рост. Я дико зарос — никогда еще не было у меня такой бороды. Может быть, удар пошатнул гормональный баланс, а может быть, я становился мужественнее, взрослее.
Волосы отросли достаточно для того, чтобы я смог вновь забросить английское кепи на полку. Заросшее лицо страшно исхудало, а веки нелепо дергались от спазмов, своего рода тика. Подергивания не прекращались ни на минуту и были едва заметны, однако лицо они искажали, и это очень злило меня. Видимо, такую цену пришлось заплатить за приключение, с таким ущербом надо смириться. Возможно, едва заметные спазмы лишь делали лицо чуть более интересным, опытным и искушенным. Женщинам такое нравится.
Оценив свое физическое состояние у зеркала, я отправился в ванную, сбросил вонючий комбинезон и встал под душ. Тщательно и с любовью побрившись, я почувствовал себя освобожденным, просвещенным и просветленным.
Затем я надел чистую красивую одежду из гардероба. В ящике с бельем нашлась рубашка в тонкую полоску с инициалами «В. С.», вышитыми на воротничке под этикеткой. Она идеально подошла мне. Как ни странно, вдобавок ко всему моя шея стала мощнее. Никогда еще мне не был впору такой размер воротничка. Галстука в тон этой рубашке у меня не нашлось, и я отправился в комнату Генри, открыл гардероб и нашел тонкую бордовую вещицу: она отлично легла на грудь, сердце в которой билось чуть тяжелее, чем прежде.
Сюжет написанного Класом Эстергреном двадцать пять лет спустя романа «Гангстеры» берет начало там, где заканчивается история «Джентльменов». Головокружительное повествование о самообмане, который разлучает и сводит людей, о роковой встрече в Вене, о глухой деревне, избавленной от электрических проводов и беспроводного Интернета, о нелегальной торговле оружием, о розе под названием Fleur de mal цветущей поздно, но щедро. Этот рассказ переносит нас из семидесятых годов в современность, которая, наконец, дает понять, что же произошло тогда — или, наоборот, создает новые иллюзии.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.