Джек Лондон: Одиночное плавание - [74]

Судя по всему, и знакомство Лондона со Стерлингом развивалось по описанному в романе сценарию:

«По дороге домой Мартин случайно нагнал Бриссендена.

— А, это вы, — окликнул он.

Тот что-то не очень любезно проворчал в ответ, но все же пошел рядом. Мартин больше не делал попыток завязать беседу, и так они, молча, прошли несколько кварталов.

— Старый самодовольный осел!

Неожиданность и энергичность этого возгласа поразили Мартина. Ему стало смешно, но в то же время он почувствовал растущую неприязнь к Бриссендену.

— Какого черта вы туда таскаетесь? — услышал Мартин, после того как они прошли еще квартал в молчании.

— А вы? — спросил Мартин в свою очередь.

— Убейте меня, если я знаю, — отвечал Бриссенден. — Впрочем, это я там был в первый раз. В конце концов, в сутках двадцать четыре часа. Надо же их как-нибудь проводить. Пойдемте, выпьем.

— Пойдемте, — отвечал Мартин.

…Они разговорились: говорили о разных вещах и прерывали беседу для того, чтобы по очереди заказывать новые порции. Мартин, обладавший необычайно крепкой головой, все же не мог не удивляться выносливости своего собутыльника. Но еще больше он удивлялся мыслям, которые тот высказывал».

В романе Бриссенден очаровал Мартина. То же самое произошло и в реальности: Стерлинг покорил Лондона. Прежде всего, огромными познаниями и поразительным интеллектом. Да и манеры, свобода и умение держаться тоже покоряли. Так что в «Мартине Идене», скорее всего, переданы искренние эмоции:

«В нем <Бриссендене> были огонь, необычайная проницательность и восприимчивость, какая-то особая свобода полета мысли. Говорил он превосходно. С его тонких губ срывались острые, словно на станке отточенные слова. Они кололи и резали. А в следующий миг их сменяли плавные, льющиеся фразы, расцвеченные яркими пленительными образами, словно бы таившими в себе отблеск непостижимой красоты бытия. Иногда его речь звучала как боевой рог, зовущий к буре и грохоту космической борьбы, звенела, как серебро, сверкала холодным блеском звездных пространств. В ней кратко и четко формулировались последние завоевания науки. И в то же время это была речь поэта, проникнутая тем высоким и неуловимым, чего нельзя выразить словами, но можно только дать почувствовать в тех тонких и сложных ассоциациях, которые эти слова порождают. Его умственный взор проникал, словно чудом, в какие-то далекие, недоступные человеческому опыту области, о которых, казалось, нельзя было рассказывать обыкновенным языком. Но поистине магическое искусство речи помогало ему вкладывать в обычные слова необычные значения, которых не уловил бы заурядный ум, но которые, однако, были близки и понятны Мартину».

Так (или примерно так), видимо, и началась дружба Лондона и Стерлинга, которую прервала только смерть одного из них.

Эндрю Синклер в своей книге о Джеке Лондоне утверждал, будто сблизились они потому, что Стерлинг ввел Лондона в мир «буржуазной мишуры» — дорогих ресторанов, светских раутов и клубов, а Джек Стерлинга — «в грубый и простой мир низов, низкосортного виски и дешевых китайских шлюх из борделей Дикого Берега»[177].

Не приходится сомневаться, что в их дружбе бывали путешествия и подобного рода. Но уровень отношений был, разумеется, выше. Не таким примитивным.

Они были, конечно, очень разными — духовно и физически. Стерлинг, на семь лет старше, из хорошей семьи, никогда не нуждался в деньгах, был высок ростом, строен и обычно меланхоличен. Джек, напротив, — улыбчив, коренаст, атлетически сложен, энергичен. Ему ведома была изнанка жизни, представлений о которой его друг не имел. Стерлинг совершенно свободно чувствовал себя в новом для Джека мире, где последний, напротив, ощущал скованность и неуверенность. Они очень по-разному смотрели на литературу, по-разному видели и собственное место в ней. Стерлинг полагал себя поэтом, подобным великим предшественникам, творил «в башне из слоновой кости», презирая действительность. Джек, напротив, был сама современность, убежден в том, что писатель должен жить и творить «здесь и сейчас», немедленно реагируя на актуальные запросы. Тем не менее они стали друзьями. Видимо, каждый находил в друге то, чего был лишен сам. Что ж, как говорят англичане (да и американцы): extremes meet — «противоположности притягиваются».

Наделили они друг друга и прозвищами: Стерлинг называл Джека «Волк», а тот его — «Грек» (Стерлинг действительно напоминал античного грека: и профилем, и какой-то нездешней величавостью), и постоянно использовали их в переписке.

И еще одно качество очень привлекало Лондона в Стерлинге — его безграничный гедонизм. В душе он и сам был гедонистом и страстно желал получить как можно больше удовольствий от жизни, абсолютно убежденный в том, что заслужил их. Не только лично — но и как «человек толпы». В каком-то смысле это была «месть класса».

Вместе с тем вкусы молодого Лондона не отличались утонченностью, они были просты. Характерный пример — в романе «Джон Ячменное Зерно»:

«Помню, когда вышла моя первая книга, группа знакомых по Аляске устроила в мою честь встречу у себя в Богемском клубе в Сан-Франциско. Мы сидели, утопая в роскошных кожаных креслах, и заказывали напитки. Я понятия не имел, что существует столько разных ликеров и сортов виски. Я никогда не пробовал ликеров, и то, что виски разбавляют содовой водой и пьют со льдом из высоких бокалов, явилось для меня новостью. Я не знал, что название “Шотландское” тоже относится к виски. Мне были известны только напитки бедняков, которые пили вдоль границы и в портовых кабаках: дрянное пиво и еще более дрянное виски, без специальных названий. Я был сконфужен, не зная, что заказать, и лакей чуть не упал в обморок, когда я, наконец, велел подать красного вина, — это после обеда-то!»