Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая) - [6]

Павлу было сорок три года. Если бы он наследовал своему отцу в законном порядке, то царствовал бы уже тридцать четыре года. Но эти тридцать четыре года, напротив, стали для него годами опалы и полного к нему пренебрежения; за эти тридцать четыре года он много выстрадал и, по его мнению, многому научился. Вот почему он взошел на престол, имея в запасе множество установлений, которые он составил во время своей опалы и теперь старался проводить в жизнь с той же поспешностью, с какой пытался заявить о себе как об императоре.

Прежде всего, чтобы показать свое неприятие не только политики матери, но и ее администрирования, Павел отменил указ Екатерины о наборе рекрутов, согласно которому по всей империи в солдаты брали одного крепостного из ста. Эта мера была хороша тем, что она принесла новому императору признательность как дворянства, обремененного этим побором, так и крестьян, выплачивавших его натурой.

Зубов, последний фаворит Екатерины, полагал, что со смертью царицы он потерял все: он опасался за свои имения, свободу и жизнь и держался вдали от императора, ожидая его распоряжений. Павел призвал его к себе, утвердил во всех занимаемых им должностях и вручил ему командирскую трость, которую тот вернул и которая была атрибутом генерал-адъютантского звания.

— Продолжайте, — сказал он Зубову, — исполнять свои обязанности подле тела моей матери. Надеюсь, что вы будете служить мне так же преданно, как служили ей.

Это благодеяние не пропало даром: спустя пять лет мы видим Зубова среди тех, кто задушил Павла I.

Костюшко, адъютант Вашингтона, генерал-майор у Понятовского, победитель при Дубенке, атакованный в октябре 1794 года в Мацеёвицах русской армией, в три раза превосходившей численностью его армию, пал под ударами клинков, крича: «Finis Poloniae!»¹ Его взяли в плен, отправили в Санкт-Петербург и держали там под арестом в особняке покойного графа Ангальта; при нем состоял в качестве постоянного стража некий майор, который ни на минуту не покидал его, ел вместе с ним и спал в его комнате. Павел отправился лично освободить 1 Погибла Польша! (Лат.)

Костюшко и сообщить ему, что он отпущен на волю, а затем вышел, не дожидаясь благодарности узника. Тогда бывший пленник, голова которого еще была обмотана повязкой, велел отнести себя во дворец, возможно, скорее для того, чтобы убедиться, что это не сон, чем просто выразить свою признательность императору. Павел не ограничился освобождением Костюшко: он предложил ему поместье и крестьян на территории своей империи, но генерал отказался от этого дара и взамен попросил денег, чтобы отправиться жить и умирать, где он пожелает. Павел выдал ему сто тысяч рублей, и спустя двадцать один год Костюшко скончался в Золотурне.

Среди всех этих первоочередных дел настало время отдать последние почести императрице. И тогда Павел задумал исполнить двойной сыновний долг.

В течение тридцати четырех лет имя Петра III произносили в Санкт-Петербурге только шепотом. Павел I отправился в монастырь святого Александра Невского, где был погребен его отец, спустился в подземелье и, велев старому монаху показать забытую гробницу, приказал ее открыть, преклонил колена перед заключенными в ней останками, снял с руки скелета перчатку и трижды поцеловал ее; после этого, долго и благоговейно помолившись возле гроба, он распорядился поставить его посреди клироса и совершить подле останков Петра III те же богослужения, какие совершали в это время у тела Екатерины, выставленного во дворце. И — как главный урок возврата к человечным порядкам — он приказал сопровождать похоронный кортеж убитого самим же убийцам, по крайней мере тем, кто был еще жив.

Однако перед этим Павел приказал возложить корону на гроб Петра III, который никогда не был коронован, а затем перенести этот гроб во дворец и выставить рядом с телом Екатерины; оттуда останки обоих самодержцев, столь трагически разделенных при жизни и столь странно соединенных после смерти, были перевезены в крепость и поставлены на одном помосте, к которому в течение недели приходили, чтобы поцеловать руку императрицы и гроб императора, придворные, выказывая раболепство, и народ, испытывая благоговение.

Но, стоя у подножия этого погребального помоста, Павел I, казалось, забыл о благоразумии, которое руководило его первыми действиями. Пребывая в одиночестве и изнывая от скуки в своем Гатчинском дворце, он не знал, чем заняться; не получив того образования, какое способно внушить возвышенные идеи, император находил удовольствие в бесконечных мелочах воинской службы, чистя пуговицы своего мундира и полируя до блеска пряжки своей портупеи. Он придумал множество изменений в военном мундире и старался претворить их в жизнь. Прежде всего он сменил цвет русской кокарды: найдя, что белый цвет делает ее мишенью для вражеских пуль, он заменил ее черной с желтым ободком; он изменил также форму плюмажа, высоту сапог, количество пуговиц на гетрах, учредил на дворцовом плацу ежедневный смотр в три часа пополудни, названный им вахтпарадом и ставший не только наиболее важным установлением его царствования, но еще и средоточием всего государственного управления. На этих смотрах он отдавал приказы, провозглашал указы; для этих парадов были изобретены даже особые кожаные штаны, которые, независимо от того, было это лето или зима, солдаты могли надеть, лишь смочив их, и которые, высохнув, плотно облегали ноги, словно трико; на этих смотрах, в окружении великих князей Александра и Константина (великий князь Николай был еще слишком юн), он каждодневно, при любом холоде, стоял без меховой одежды, с непокрытой лысой головой, лицом к северному ветру, заложив одну руку за спину, а другой попеременно поднимая и опуская трость, выкрикивая при этом: «Раз, два! Раз, два!» Было видно, как он пытается не обращать внимания на двадцатиградусный мороз и притопывает ногами, чтобы согреться.