Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая) - [59]

И разве можно требовать общепринятого правосудия от этого человека, которого ужас и яд сделали эпилептиком, которого четырежды внезапно будили звуки мятежа, который, нагим вскочив с постели, трижды боролся с ночными убийцами и трижды одерживал над ними победу? Разве можно требовать ангельского терпения от венценосного плотника, который ударами топора создал огромную державу, который принес в жертву этой державе свой пот, свою кровь, свое счастье, свою жизнь, а после этого видит, как сын коварно подкрадывается к его творению, держа в руке факел?

Или сын будет жить, но творение погибнет, или сын погибнет, но творение будет жить.

Творение живет. Русская империя, выйдя из рук Петра Великого еще несформированной, охватывает сегодня треть земного шара и прославляет своего создателя на тридцати различных языках, а Алексей, затерянный в углу церкви святых Петра и Павла, спит в немой могиле шести футов длиной!

Но будьте покойны: Господь безжалостен к гениям. Сердце Петра, оставшееся, как сердце Брута, твердым, когда речь шла о смерти сына, разобьется от неверности женщины.

Однажды ему сообщили, что та, которую он освободил от рабства, чтобы сделать своей любовницей, женой, царицей, что Екатерина, ливонская крестьянка, коронованная им и помазанная на царство, восседающая на троне, залитом кровью стольких чудовищных казней, женщина, которая должна была бы если и не любить его, то хотя бы трепетать перед ним, — имеет любовником его собственного фаворита, брата прежней его любовницы, оставшейся холодной к его любви, — камергера Монса де ла Круа.

Сначала Петр не желает этому верить, хотя известие исходит от человека, которому он полностью доверяет, — Ягужинского, которого называют «оком государевым».

Царю надо убедиться во всем собственными глазами.

Петр делает вид, что он покидает Санкт-Петербург, и объявляет, что его отсутствие продлится две или три недели.

В нескольких льё от города он останавливается, возвращается во дворец и посылает пажа передать императрице привет так, словно сам находится в Кронштадте.

Пажу приказано за всем наблюдать и по возвращении доложить о том, что он видел или даже заподозрил.

Паж возвратился, и после его доклада у царя не осталось больше никаких сомнений.

Было два часа пополуночи, когда Петр направился прямо в спальню Екатерины. Сестра Монса бдила в передней. При виде ее царь разгневался еще больше — стало быть, все, кого он любил, предавали его.

Он оттолкнул ее и прошел дальше.

Паж, явно не узнавший царя, попытался защитить дверь в комнату императрицы. Петр повалил его ударом кулака и вошел: Екатерина, растерявшись, вскочила с постели, чтобы защитить любовника.

Петр чуть было не убил ее ударом своей трости.

Взгляд его обшаривал глубину алькова: Моне де ла Круа лежал в постели, ожидая смерти, спокойный и покорный.

Царь покинул спальню, не сказав ему ни единого слова.

Затем он вошел в спальню князя Репнина и сказал, обращаясь к нему:

— Встань и слушай.

Князь встал и протянул руку к своей одежде.

— Тебе не надо одеваться, — сказал царь.

И он сообщил ему обо всем, что перед этим случилось.

Потрясенный услышанным признанием, князь Репнин спросил у царя, какое тот принял решение.

— Я решил, — ответил Петр, — отрубить голову императрице, как только настанет утро.

Князь Репнин бросился ему в ноги:

— А ваши дочери, царевны Анна и Елизавета?

— А что мои дочери?..

— Подумайте, ведь вы обесчестите их, государь; подумайте, ведь вы поставите под сомнение законность их происхождения.

Петр вздохнул.

— Мне кажется, — произнес он, — что в этом деле я властен распоряжаться сам.

— О! — воскликнул Репнин. — Поступайте, как вам угодно.

Царь вернулся к себе, не прибавив ни слова.

Наутро Моне де ла Круа был арестован по обвинению в заговоре против государства; его сестра была арестована как соучастница заговора.

Было проведено дознание.

Пока оно длилось, у царя начались припадки гнева, доходившие до безумия.

Однажды вечером, возвратившись из крепости, где происходило дознание, Петр неожиданно и без свиты вошел в комнату, в которой юные царевны занимались рукоделием.

Грозный, бледный как смерть, он был вне себя; лицо и все его тело сотрясалось в судорогах, а блуждающие глаза сверкали. Некоторое время он шагал по комнате, не произнося ни слова, однако глаза его, жуткие, полные угрозы и жажды мести, останавливались временами на юных царевнах.

Обе они, дрожа от ужаса, покинули комнату.

Молодая француженка, их воспитательница, скользнула под стол и оставалась там, неподвижная, безгласная, сдерживая дыхание.

Она видела, как царь раз десять вытаскивал из ножен свой охотничий нож и задвигал его обратно, топал ногами, стучал кулаком, бросал на пол свою шляпу, бил вдребезги все, что попадало ему под руку, и наконец вышел из комнаты, толкнув дверью с такой неистовой силой, что она рассыпалась.

Моне де ла Круа был приговорен к смерти, а его сестра — к наказанию кнутом, которое, по слухам, произвел сам царь.

После этого он сослал ее в Сибирь.

Двадцать седьмого ноября 1724 года Моне де ла Круа, сознавшись во всем, что требовал от него Петр, и признав себя виновным во взяточничестве, измене и заговоре, был обезглавлен на плахе.