Дюма. Том 66. Путевые впечатления. Корриколо - [38]

События Французской революции потревожили короля Носатого в разгар этих его развлечений. Как-то ему вздумалось поохотиться на человека вместо лани или кабана: он пустил свою свору по следам республиканцев и решил напасть на них в окрестностях Рима. К несчастью, француз — животное, которое набрасывается на охотника. Так и случилось, и королю Носатому пришлось оставить свои позиции и поспешно отступить к Неаполю. К тому же ему пришлось поменяться одеждой с герцогом д’Асколи, своим шталмейстером. Король сел в экипаж слева, приказал герцогу обращаться к нему на "ты" и прислуживал ему всю дорогу, словно герцог д’Асколи был королем, а он, Фердинанд, — герцогом.

Позже повторять рассказ об этом приключении стало одним из любимых развлечений короля. Мысль о том, что герцог д'Ас кол и мог бы быть повешен вместо короля, приводила двор в отличное расположение духа.

Прибыв без происшествий в Неаполь, король рассудил, что оставаться ему там неблагоразумно. Он обратился к своему доброму другу Нельсону, попросил у него корабль, сел на него с королевой, своим министром Актоном и красавицей Эммой Лайонной, о которой у нас вскоре пойдет речь. Но поднялся встречный ветер, корабль не смог выйти из залива и вынужден был возвратиться и бросить якорь в ста шагах от берега. Тогда примчались министры, судейские, военные и стали умолять короля вернуться в Неаполь; однако король твердо решил отправиться на Сицилию и прогнал военных, судейских и министров, беспрестанно бормоча самые действенные молитвы, с тем чтобы ветер переменился. При первом же его дуновении с севера корабль поднял якорь и удалился на всех парусах.

Но удовлетворение короля длилось недолго: едва только флотилия вышла в открытое море, как поднялась страшная буря; в то же время заболел юный принц Альберто. Король избрал капитаном своего корабля адмирала Нельсона, считавшегося в то время лучшим моряком в мире, и тем не менее Бог словно лично преследовал короля, ибо фок-мачта и грота-рей на корабле сломались, тогда как в ста шагах от него фрегат адмирала Караччоло, на который король отказался подняться, доверяя больше своему союзнику, нежели своему подданному, спокойно плыл среди бури, как будто ему подчинялись ветры. Несколько раз король окликал фрегат, который казался волшебным кораблем, наподобие "Красного корсара", чтобы узнать, нельзя ли ему перейти на его борт. Но, хотя при каждом сигнале короля адмирал сам садился в шлюпку и приближался к королевскому судну, чтобы исполнить приказ его величества, риск, связанный с перевозкой короля, был слишком велик, чтобы Караччоло отважился на него. Между тем с каждым часом опасность возрастала. Наконец показался Палермо, но близость земли еще более увеличивала опасность: сколь бы искусным моряком ни был Нельсон, он меньше последнего прибрежного лоцмана знал, как во время бури войти в порт. Поэтому адмирал подал сигнал, чтобы выяснить, нет ли на судах флотилии кого-нибудь, знакомого с побережьем лучше, чем он сам. Тотчас же от одного из кораблей отделилась лодка с офицером, подхваченная ветром, словно лист, и приблизилась к королевскому флагману. Когда она оказалась в пределах досягаемости, в море сбросили канат, офицер схватился за него, и его подняли на борт. Это был капитан Джованни Баузан, ученик и друг Караччоло. Он вызвался ответить за все, и Нельсон передал ему командование; час спустя корабль вошел в порт Палермо, и в тот же вечер король высадился в Кастелло а Маре.

На следующий день, на рассвете, король охотился в своем замке Фаворита с таким удовольствием и увлечением, словно он и не потерял половину своего королевства.

Тем временем Шампионне брал Неаполь, и в одно прекрасное утро король Носатый узнал, что в либеральном мире одной республикой стало больше. Родилась Парте — нопейская республика.

Гнев короля был велик, ему было непонятно, как покинутые им подданные могли не сдержать данную ими клятву верности. Все это было крайне печально: наследие Карла III уменьшилось вполовину. У короля Обеих Сицилий теперь осталась только одна из них. Дворянство и буржуазия с пылом встали на сторону революции, у короля Носатого остались только его славные лаццарони.

Носатый положился на Бога и святого Януария, с тем чтобы они изменили сердца его подданных, дал обет возвести церковь по подобию собора святого Петра, если он вернется в свой добрый город Неаполь, и продолжал охотиться.

Правда, король Носатый, как мы и говорили, был отменным стрелком. Никогда не используя на охоте ничего, кроме настоящих пуль, он старался поразить животное только в плечо, и в этом отношении у него мог поучиться сам Кожаный Чулок. Самое любопытное состояло, однако, в том, что король требовал, чтобы и сопровождавшие его охотники поступали точно так же, в противном случае он впадал в гнев, всегда скверно кончавшийся для виновного. Однажды, когда, проохотившись целый день в лесу Фикудзы, охотники окружили груду убитых кабанов, король заметил, что одно из животных убито выстрелом в брюхо. Тут же кровь бросилась ему в лицо, и, повернувшись к своей свите, он воскликнул: "Chi ё il рогсо che а fatto un tal colpo?", что означало: "Что за свинья так выстрелила?"