Дюма. Быстрый, или Танжер Алжир и Тунис - [15]

Посреди всех этих богатств мы с Маке на мгновение замерли в восхищении. Я говорю "мы с Маке", потому что Жиро и Буланже отправились вместе с Полем и янычаром осматривать касбу.

Вид у Давида по-прежнему был смиренный; он ничуть не возгордился, оказавшись среди всех этих сокровищ, которые принадлежали ему самому и которые никоим образом не испортили бы общую картину базара, представив должным образом одного из тех торговцев из "Тысячи и одной ночи", какие являются с другого конца света в Багдад, чтобы стать возлюбленным какой-нибудь обожаемой султанши или скрытой покрывалом принцессы.

Потрогав карманы, я почувствовал, как мои деньги вздрогнули от страха. Я не осмеливался спросить цену ни одной из этих вещей. Мне казалось, что даже властелину какого-нибудь королевства едва ли под силу оплатить их. И все-таки я отважился справиться о стоимости белого шелкового кушака с широкими золотыми полосами. "Сорок франков", — ответил мне Давид. Я дважды заставил его повторить это. И после второго раза вздохнул с облегчением.

Ах, сударыня! Существует пословица, которая гласит: "Ничто не разоряет так быстро, как дешевизна".

Этой пословице суждено было претвориться в жизнь в самом полном смысле слова: дешевизна товаров Давида разоряла меня. В самом деле, узнав стоимость всего, я пожелал заполучить все.

Сабли, кинжалы, бурнусы, кушаки, турецкие туфли, сапоги, ягдташи — каждая из этих вещей предоставила мне свой образчик; потом я стал спрашивать то, чего не увидел в доме у Давида, но зато видел в коллекциях или на картинах: медные блюда с чеканкой, старинные кувшины чудесных форм, отделанные перламутром ларцы, лампы с двойным дном, баночки для табака, чубуки, наргиле и многое другое; и каждый раз после очередной просьбы Давид без малейшего удивления, все с тем же смиренным и робким видом выходил и через несколько минут появлялся вновь с требуемым предметом. Можно было подумать, что у него есть тот самый волшебный кошелек, каким Тик одаривает Фортуната и каким наш бедный Шарль Нодье, оставивший по себе память как о поэте, наделяет Петера Шлемиля.

Наконец я устыдился просить столько вещей для меня одного. Не говоря уже о том, что я был чуть ли не в ужасе при виде той необычайной легкости, с какой исполнялись мои желания; и тогда, вспомнив о своих бедных друзьях, жарившихся на солнце во дворе касбы, я вспомнил и портрет очаровательной еврейской женщины, который мне довелось видеть у Делакруа после его возвращения из Марокко, и подумал, какой это будет для них праздник, если они смогут сделать зарисовки с подобной натурщицы.

Однако обратиться с такой просьбой показалось мне вдруг делом столь трудным, что я заколебался.

"Итак!" — прервал молчание Давид, увидев, что я оглядываюсь по сторонам с видом человека, который что-то ищет.

"Итак, мой дорогой Давид, — отвечал я, — это все".

"Нет, — сказал он, — не все".

"Как это не все?"

"Чего вам еще хочется? Говорите".

"Дорогой Давид, наверное, я хочу невозможного".

"И все-таки скажите: как знать?"

"На всякий случай скажу".

"Я жду".

"У меня есть друг, великий художник, приезжавший в Танжер лет десять — двенадцать тому назад с другим моим другом, графом де Морне".

"Ну, конечно, господин Делакруа".

"Как? Вы знаете Делакруа, Давид?"

"Он оказал мне честь, посетив мой скромный дом".

"Так вот! Он написал небольшую картину, портрет еврейской женщины в самых пышных нарядах".

"Я знаю эту женщину, это моя невестка, Рахиль".

"Ваша невестка, Давид?"

"Да, сударь".

"И что же, эта невестка жива?"

"Господь хранит ее".

"А не согласится ли она позировать для Жиро и Буланже, как позировала для Делакруа? Она была женщина изумительной красоты".

"Но теперь она на пятнадцать лет старше, чем тогда".

"О, это не столь важно, дорогой Давид; попросите от моего имени вашу невестку, уговорите ее".

"В этом нет необходимости, я могу предложить вам кое-что получше".

"Кое-что получше, чем ваша невестка Рахиль?"

"У меня есть кузина Молли; по счастливой случайности она сейчас здесь, хотя обычно живет в Тарифе; но поторопитесь: завтра, кажется, она уезжает".

"И ваша кузина согласится?"

"Отыщите своих друзей, они сейчас в касбе; я дам вам провожатого, и когда вы вернетесь…"

"… и когда я вернусь, что тогда?"

"Вы увидите Молли в праздничном наряде".

"Воистину, мой дорогой Давид, вы поразительный человек".

"Я делаю все, что в моих силах, чтобы доставить вам удовольствие; извините, если я не могу сделать лучше или больше, ведь это мой долг, раз господин Флора препоручил вас мне".

Прежде чем я успел опомниться от удивления, Давид позвал своего брата и велел ему проводить меня в касбу.

В ту минуту, когда мы вошли во двор, где Жиро с Буланже рисовали, старуха-мавританка с видом отчаяния воздела руки к небу и произнесла несколько слов — то ли молитву, то ли угрозу, — но тон ее голоса поразил меня.

"Что говорит эта женщина?" — спросил я брата Давида.

"Она говорит: "О Всемогущий! Видно, мы жестоко оскорбили тебя, если ты позволяешь гнусным христианам рисовать дворец величайшего султана"".

Призыв был не слишком любезным; но, так как марокканцы никогда не славились своим гостеприимством, я не счел необходимым придавать этому большое значение, а потому сразу же направился к двум нашим рисовальщикам: случаю было угодно, чтобы в ту минуту, когда я подошел к ним, они начали завязывать свои папки.